Page 34 - Дети подземелья

круглое, добродушное лицо клеванского ксендза, бывавшего у отца.

– У этого малого любознательный ум, – продолжал Тыбурций, по-
прежнему обращаясь к «профессору». – Действительно, его священство
дал нам все это, хотя мы у него не просили, и даже, быть может, не только
его левая рука не знала, что дает правая, но и обе руки не имели об этом ни
малейшего понятия…
Из этой странной и запутанной речи я понял только, что способ
приобретения был не совсем обыкновенный, и не удержался, чтоб еще раз
не вставить вопроса:
– Вы это взяли… сами?
– Малый не лишен проницательности, – продолжал Тыбурций по-
прежнему. – Жаль только, что он не видел ксендза: у него брюхо, как
настоящая сороковая бочка, и, стало быть, объедение ему очень вредно.
Между тем мы все, здесь находящиеся, страдаем скорее излишнею
худобой, а потому некоторое количество провизии не можем считать для
себя лишним… Так ли я говорю?
– Ага, ага! – задумчиво промычал опять «профессор».

– Ну вот! На этот раз мы выразили свое мнение очень удачно, а то я
уже начинал думать, что у этого малого ум бойчее, чем у некоторых
ученых… Впрочем, – повернулся он вдруг ко мне, – ты все-таки еще глуп и
многого не понимаешь. А вот она понимает: скажи, моя Маруся, хорошо ли
я сделал, что принес тебе жаркое?
– Хорошо! – ответила девочка, слегка сверкнув бирюзовыми глазами. –
Маня была голодна.
Под вечер этого дня я с отуманенною головой задумчиво возвращался
к себе. Странные речи Тыбурция ни на одну минуту не поколебали во мне
убеждения, что «воровать нехорошо». Напротив, болезненное ощущение,
которое я испытывал раньше, еще усилилось. Нищие… воры… у них нет
дома!.. От окружающих я давно уже знал, что со всем этим соединяется
презрение. Я даже чувствовал, как из глубины души во мне подымается вся

горечь презрения, но я инстинктивно защищал мою привязанность от этой
горькой примеси. В результате – сожаление к Валеку и Марусе усилилось и
обострилось, но привязанность не исчезла. Убеждение, что «нехорошо
воровать», осталось. Но, когда воображение рисовало мне оживленное
личико моей приятельницы, облизывавшей свои засаленные пальцы, я
радовался ее радостью и радостью Валека.
В темной аллейке сада я нечаянно наткнулся на отца. Он, по
обыкновению, угрюмо ходил взад и вперед с обычным странным, как будто
отуманенным взглядом. Когда я очутился подле него, он взял меня за плечо: