Page 66 - Преступление и наказание

— Гм! — сказал тот, — забыл! Мне еще давеча мерещилось, что ты всё еще не в
своем… Теперь со сна-то поправился… Право, совсем лучше смотришь. Молодец! Ну да, к
делу! Вот сейчас припомнишь. Смотри-ка сюда, милый человек.
Он стал развязывать узел, которым, видимо, чрезвычайно интересовался.
— Это, брат, веришь ли, у меня особенно на сердце лежало. Потому, надо же из тебя
человека сделать. Приступим: сверху начнем. Видишь ли ты эту каскетку? — начал он,
вынимая из узла довольно хорошенькую, но в то же время очень обыкновенную и дешевую
фуражку. — Позволь-ка примерить?
— Потом, после, — проговорил Раскольников, отмахиваясь брюзгливо.
— Нет уж, брат Родя, не противься, потом поздно будет; да и я всю ночь не засну,
потому без мерки, наугад покупал. Как раз! — воскликнул он торжественно, примерив, —
как раз по мерке! Головной убор, это, брат, самая первейшая вещь в костюме, своего рода
рекомендация. Толстяков, мой приятель, каждый раз принужден снимать свою покрышку,
входя куда-нибудь в общее место, где все другие в шляпах и фуражках стоят. Все думают,
что он от рабских чувств, а он просто оттого, что своего гнезда птичьего стыдится:
стыдливый такой человек! Ну-с, Настенька, вот вам два головные убора: сей
пальмерстон58(он достал из угла исковерканную круглую шляпу Раскольникова, которую,
неизвестно почему, назвал пальмерстоном) или сия ювелирская вещица? Оцени-ка, Родя, как
думаешь, что заплатил? Настасьюшка? — обратился он к ней, видя, что тот молчит.
— Двугривенный, небось, отдал, — отвечала Настасья.
— Двугривенный, дура! — крикнул он, обидевшись, — нынче за двугривенный и тебя
не купишь, — восемь гривен! Да и то потому, что поношенный. Оно, правда, с уговором:
этот износишь, на будущий год другой даром дают, ей-богу! Ну-с, приступим теперь к
Соединенным Американским Штатам, как это в гимназии у нас называли. Предупреждаю —
штанами горжусь! — и он расправил перед Раскольниковым серые, из легкой летней
шерстяной материи панталоны, — ни дырочки, ни пятнышка, а между тем весьма сносные,
хотя и поношенные, таковая же и жилетка, одноцвет, как мода требует. А что поношенное,
так это, по правде, и лучше: мягче, нежнее… Видишь, Родя, чтобы сделать в свете карьеру,
достаточно, по-моему, всегда сезон наблюдать; если в январе спаржи не потребуешь, то
несколько целковых в кошельке сохранишь; то же в отношении и к сей покупке. Нынче
летний сезон, я и покупку летнюю сделал, потому к осени сезон и без того более теплой
материи потребует, так придется ж бросать… тем более что всё это тогда уж успеет само
разрушиться, если не от усилившейся роскоши, так от внутренних неустройств. Ну, цени!
Сколько, по-твоему? Два рубля двадцать пять копеек! И помни, опять с прежним условием:
эти износишь, на будущий год другие даром берешь! В лавке Федяева иначе не торгуют: раз
заплатил, и на всю жизнь довольно, потому другой раз и сам не пойдешь. Ну-с, приступим
теперь к сапогам — каковы? Ведь уж видно, что поношенные, а ведь месяца на два
удовлетворят, потому что заграничная работа и товар заграничный: секретарь английского
посольства прошлую неделю на Толкучем спустил; всего шесть дней и носил, да деньги
очень понадобились. Цена один рубль пятьдесят копеек. Удачно?
— Да може, не впору! — заметила Настасья.
— Не впору! А это что? — и он вытащил из кармана старый, закорузлый, весь
облепленный засохшею грязью, дырявый сапог Раскольникова, — я с запасом ходил, мне и
восстановили по этому чудищу настоящий размер. Всё это дело сердечно велось. А насчет
белья с хозяйкой столковались. Вот, во-первых, три рубашки, холстинные, но с модным
верхом… Ну-с, итак: восемь гривен картуз, два рубля двадцать пять прочее одеяние, итого
три рубля пять копеек; рубль пятьдесят сапоги — потому что уж очень хорошие — итого
четыре рубля пятьдесят пять копеек, да пять рублей всё белье — оптом сторговались, —
итого ровно девять рублей пятьдесят пять копеек. Сорок пять копеек сдачи, медными
пятаками, вот-с, извольте принять, — и таким образом, Родя, ты теперь во всем костюме
восстановлен, потому что, по моему мнению, твое пальто не только еще может служить, но
даже имеет в себе вид особенного благородства: что значит у Шармера-то