Page 68 - Преступление и наказание

не забудь смотри, обещал.
— Пожалуй, попозже разве. Что ты там устроил?
— Да ничего, чай, водка, селедка. Пирог подадут: свои соберутся.
— Кто именно?
— Да всё здешние и всё почти новые, право, — кроме разве старого дяди, да и тот
новый: вчера только в Петербург приехал, по каким-то там делишкам; в пять лет по разу и
видимся.
— Кто такой?
— Да прозябал всю жизнь уездным почтмейстером… пенсионишко получает,
шестьдесят пять лет, не стоит и говорить… Я его, впрочем, люблю. Порфирий Петрович
придет: здешний пристав следственных дел… правовед. Да, ведь ты знаешь…
— Он тоже какой-то твой родственник?
— Самый дальний какой-то; да ты что хмуришься? Что вы поругались-то раз, так ты,
пожалуй, и не придешь?
— А наплевать мне на него…
— И всего лучше. Ну, а там — студенты, учитель, чиновник один, музыкант один,
офицер, Заметов…
— Скажи мне, пожалуйста, что может быть общего у тебя или вот у него, — Зосимов
кивнул на Раскольникова, — с каким-нибудь там Заметовым?
— Ох уж эти брюзгливые! Принципы!.. и весь-то ты на принципах, как на пружинах;
повернуться по своей воле не смеет; а по-моему, хорош человек — вот и принцип, и знать я
ничего не хочу. Заметов человек чудеснейший.
— И руки греет.
— Ну, и руки греет, и наплевать! Так что ж что греет! — крикнул вдруг Разумихин,
как-то неестественно раздражаясь, — я разве хвалил тебе то, что он руки греет? Я говорил,
что он в своем роде только хорош! А прямо-то, во всех-то родах смотреть — так много ль
людей хороших останется? Да я уверен, что за меня тогда, совсем с требухой, всего-то одну
печеную луковицу дадут, да и то если с тобой в придачу!..
— Это мало; я за тебя две дам…
— А я за тебя только одну! Остри еще! Заметов еще мальчишка, я еще волосенки ему
надеру, потому что его надо привлекать, а не отталкивать. Тем что оттолкнешь человека —
не исправишь, тем паче мальчишку. С мальчишкой вдвое осторожнее надо. Эх вы, тупицы
прогрессивные, ничего-то не понимаете! Человека не уважаете, себя обижаете… А коли
хочешь знать, так у нас пожалуй, и дело одно общее завязалось.
— Желательно знать.
— Да всё по делу о маляре, то есть о красильщике… Уж мы его вытащим! А впрочем,
теперь и беды никакой. Дело совсем, совсем теперь очевидное! Мы только пару поддадим.
— Какой там еще красильщик?
— Как, разве я не рассказывал? Аль нет? Да, бишь, я тебе только начало рассказывал…
вот, про убийство старухи-то закладчицы, чиновницы… ну, тут и красильщик теперь
замешался…
— Да про убийство это я и прежде твоего слышал, и этим делом даже интересуюсь…
отчасти… по одному случаю… и в газетах читал! А вот…
— Лизавету-то тоже убили! — брякнула вдруг Настасья, обращаясь к Раскольникову.
Она всё время оставалась в комнате, прижавшись подле двери, и слушала.
— Лизавету? — пробормотал Раскольников едва слышным голосом.
— А Лизавету, торговку-то, аль не знаешь? Она сюда вниз ходила. Еще тебе рубаху
чинила.
Раскольников оборотился к стене, где на грязных желтых обоях с белыми цветочками
выбрал один неуклюжий белый цветок, с какими-то коричневыми черточками, и стал
рассматривать: сколько в нем листиков, какие на листиках зазубринки и сколько черточек?
Он чувствовал, что у него онемели руки и ноги, точно отнялись, но и не попробовал