Page 399 - Рассказы. Повести. Пьесы
P. 399

Маша.    Представьте, я уж начинаю забывать ее лицо. Так и о нас не будут помнить.
               Забудут.
                     Вершинин.      Да.  Забудут.  Такова  уж  судьба  наша,  ничего  не  поделаешь.  То,  что
               кажется нам серьезным, значительным, очень важным, — придет время, — будет забыто или
               будет казаться неважным.

                     Пауза.

                     И  интересно,  мы  теперь  совсем  не  можем  знать,  что,  собственно,  будет  считаться
               высоким,  важным  и  что  жалким,  смешным.  Разве  открытие  Коперника  или,  положим,
               Колумба  не  казалось  в  первое  время  ненужным,  смешным,  а  какой-нибудь  пустой  вздор,
               написанный чудаком, не казался истиной? И может статься, что наша теперешняя жизнь, с
               которой  мы  так  миримся,  будет  со  временем  казаться  странной,  неудобной,  неумной,
               недостаточно чистой, быть может, даже грешной…
                     Тузенбах.   Кто знает? А быть может, нашу жизнь назовут высокой и вспомнят о ней с
               уважением. Теперь нет пыток, нет казней, нашествий, но вместе с тем сколько страданий!
                     Соленый    (тонким голосом).     Цып, цып, цып… Барона кашей не корми, а только дай
               ему пофилософствовать.
                     Тузенбах.   Василий Васильич, прошу вас оставить меня в покое… (Садится на другое
               место.)   Это скучно наконец.
                     Соленый    (тонким голосом).     Цып, цып, цып…
                     Тузенбах    (Вершинину).       Страдания,  которые  наблюдаются  теперь, —  их  так
               много! —  говорят  все-таки  об  известном  нравственном  подъеме,  которого  уже  достигло
               общество…
                     Вершинин.     Да, да, конечно.
                     Чебутыкин.     Вы только что сказали, барон, нашу жизнь назовут высокой; но люди всё
               же  низенькие…  (Встает.)      Глядите,  какой  я  низенький.  Это  для  моего  утешения  надо
               говорить, что жизнь моя высокая, понятная вещь.

                     За сценой игра на скрипке.

                     Маша.    Это Андрей играет, наш брат.
                     Ирина.    Он у нас ученый. Должно быть, будет профессором. Папа был военным, а его
               сын избрал себе ученую карьеру.
                     Маша.    По желанию папы.
                     Ольга.   Мы сегодня его задразнили. Он, кажется, влюблен немножко.
                     Ирина.    В одну здешнюю барышню. Сегодня она будет у нас, по всей вероятности.
                     Маша.    Ах,  как  она  одевается!  Не  то  чтобы  некрасиво,  не  модно,  а  просто  жалко.
               Какая-то  странная,  яркая,  желтоватая  юбка  с  этакой  пошленькой  бахромой  и  красная
               кофточка. И щеки такие вымытые, вымытые! Андрей не влюблен — я не допускаю, все-таки
               у него вкус есть, а просто он так, дразнит нас, дурачится. Я вчера слышала, она выходит за
               Протопопова,  председателя  здешней  управы.  И  прекрасно…  (В  боковую  дверь.)       Андрей,
               поди сюда! Милый, на минутку!

                     Входит Андрей .

                     Ольга.   Это мой брат, Андрей Сергеич.
                     Вершинин.     Вершинин.
                     Андрей.   Прозоров. (Утирает вспотевшее лицо.)        Вы к нам батарейным командиром?
                     Ольга.   Можешь представить, Александр Игнатьич из Москвы.
                     Андрей.   Да? Ну, поздравляю, теперь мои сестрицы не дадут вам покою.
                     Вершинин.     Я уже успел надоесть вашим сестрам.
   394   395   396   397   398   399   400   401   402   403   404