Page 420 - Рассказы. Повести. Пьесы
P. 420

Ирина.    И мы уедем!
                     Чебутыкин   (роняет часы, которые разбиваются).         Вдребезги!

                     Пауза; все огорчены и сконфужены.

                     Кулыгин    (подбирая  осколки).    Разбить  такую  дорогую  вещь  —  ах,  Иван  Романыч,
               Иван Романыч! Ноль с минусом вам за поведение!
                     Ирина.    Это часы покойной мамы.
                     Чебутыкин.     Может быть… Мамы так мамы. Может, я не разбивал, а только кажется,
               что разбил. Может быть, нам только кажется, что мы существуем, а на самом деле нас нет.
               Ничего я не знаю, никто ничего не знает. (У двери.)      Что смотрите? У Наташи романчик с
               Протопоповым,  а  вы  не  видите…  Вы  вот  сидите  тут  и  ничего  не  видите,  а  у  Наташи
               романчик с Протопоповым… (Поет.)         Не угодно ль этот финик вам принять… (Уходит.)
                     Вершинин.     Да… (Смеется.)     Как все это, в сущности, странно!

                     Пауза.

                     Когда  начался  пожар,  я  побежал  скорей  домой;  подхожу,  смотрю  —  дом  наш  цел  и
               невредим и вне опасности, но мои две девочки стоят  у порога в одном белье, матери нет,
               суетится народ, бегают лошади, собаки, и у девочек на лицах тревога, ужас, мольба, не знаю
               что;  сердце  у  меня  сжалось,  когда  я  увидел  эти  лица.  Боже  мой,  думаю,  что  придется
               пережить еще этим девочкам в течение долгой жизни! Я хватаю их, бегу и все думаю одно:
               что им придется еще пережить на этом свете!

                     Набат; пауза.

                     Прихожу сюда, а мать здесь, кричит, сердится.

                     Маша    входит с подушкой и садится на диван.

                     И когда мои девочки стояли у порога в одном белье и улица была красной от огня, был
               страшный  шум,  то  я  подумал,  что  нечто  похожее  происходило  много  лет  назад,  когда
               набегал неожиданно враг, грабил, зажигал… Между тем, в сущности, какая разница между
               тем, что есть и что было! А пройдет еще немного времени, каких-нибудь двести — триста
               лет, и на нашу теперешнюю жизнь так же будут смотреть и со страхом и с насмешкой, все
               нынешнее  будет  казаться  и  угловатым,  и  тяжелым,  и  очень  неудобным,  и  странным.  О,
               наверное,  какая  это  будет  жизнь,  какая  жизнь!  (Смеется.)            Простите,  я  опять
               зафилософствовался. Позвольте продолжать, господа. Мне ужасно хочется философствовать,
               такое у меня теперь настроение.

                     Пауза.

                     Точно  спят  все.  Так  я  говорю:  какая  это  будет  жизнь!  Вы  можете  себе  только
               представить… Вот таких, как вы, в городе теперь только три, но в следующих поколениях
               будет больше, все больше и больше, и придет время, когда все изменится по-вашему, жить
               будут  по-вашему,  а  потом  и  вы  устареете,  народятся  люди,  которые  будут  лучше  вас…
               (Смеется.)    Сегодня  у  меня  какое-то  особенное  настроение.  Хочется  жить  чертовски…
               (Поет.)   Любви все возрасты покорны, ее порывы благотворны… (Смеется.)
                     Маша.    Трам-там-там…
                     Вершинин.     Там-там…
                     Маша.    Тра-ра-ра?
                     Вершинин.     Тра-та-та. (Смеется.)
   415   416   417   418   419   420   421   422   423   424   425