Page 20 - Звездные корабли

растения хотя и достигают колоссальных размеров, но при условии неподвижности.
Движения могучего и быстрого, как у животного, у больших растений быть не может. Не та
машина, грубо говоря.
Итак, жизнь в той же общей форме и тех же условиях, как на Земле, не случайна, а
закономерна. Только такая жизнь может проходить длительный путь исторического
усовершенствования, эволюции. Следовательно, вопрос сводится к оценке возможных
эволюционных путей от простейших существ до мыслящего животного. Все другие решения
– бред, беспочвенное фантазирование невежд!
– Строго, Илья Андреевич! Я вовсе не отказываюсь думать над этим вопросом. И все,
что придет в голову, буду сообщать вам…

– Илья Андреевич, вас к телефону. Уже который раз звонят, но вы отсутствовали
несколько дней.
Давыдов яростно крякнул, оторвавшись от корректуры. Большая кипа гранок
топорщилась на столе с приколотым сверху листом: «Проф. Давыдову, срочно! Просьба не
задержать!» Под гранками лежали две статьи, присланные на отзыв и уже задержанные
профессором. За несколько дней, потраченных на попытку добиться разрешения экспедиции
в Кам, накопилось много срочной работы – той работы, которая облепляет каждого крупного
ученого и не имеет прямого отношения к его исследованиям. На квартире Давыдова лежала
толстая диссертация. Диссертант ожидал рецензии. Через три часа должно было состояться
длинное заседание. Явился препаратор с просьбой осмотреть работу и дать указания для ее
продолжения. И в то же время нужно было написать несколько писем для осуществления
необычайного шатровского дела.
Профессор, вернувшись к столу после разговора по телефону, схватился за корректуру.
Перо чиркало сердито и резко, отрывистые ругательства сыпались на корректоров. Наконец
у Давыдова строчки стали сливаться в глазах, он пропустил две поправки и понял, что нужно
сделать перерыв. Давыдов потер глаза, потянулся и вдруг запел громко и неимоверно
фальшиво на однообразный, унылый мотив:
– «Ой ты, Волга-матушка, русская река, пожалей, кормилица, силу бурлака!»
В приоткрытую дверь стукнули. Вошел профессор Кольцов, заместитель директора
института, в котором работал Давыдов. На лице Кольцова, обрамленном короткой бородкой,
блуждала язвительная усмешка, а темные глаза печально смотрели из-под длинных,
загнутых, как у женщины, ресниц.
– Жалобно поете, сэр! – усмехнулся Кольцов.
– Еще бы! Невпроворот работы, мелких делишек, к настоящему делу не подойти. Чем
старше становишься, тем больше наматывается разной чепухи, а силы уже не те, ночами
трудно сидеть. Мышиная возня! – прогремел Давыдов.
– Пфф, сколько шуму! – поморщился Кольцов. – Вы тащить можете, сэр, у вас фигура
могучая – статуя командора… Ха-ха-ха! Вот вам письмо от Корпаченко из Алма-Аты. Оно
вас, думаю, заинтересует.

…Небо над крышами посветлело, наступивший рано летний день боролся с желтым
светом настольной лампы у раскрытого настежь окна. Давыдов закурил. Папироса уже
потеряла всякий вкус, табак тяжело оседал на утомленное сердце. Но намеченная программа
была выполнена – одиннадцать писем к геологам, работавшим в области меловых отложений
Средней Азии, лежали на загроможденном бумагами и книгами столе. Оставалось запечатать
конверты, и тогда письма уйдут с утренней почтой. Давыдов принялся надписывать адреса и
не заметил, как в комнату вошла жена, по-детски протирая кулачками заспанные глаза.
– Как тебе не стыдно! – негодующе воскликнула она. – Рассветает! А где же обещание
не сидеть ночами? Ведь сам жаловался на усталость, на потерю работоспособности… Фу,
как нехорошо!
– Я уже кончил… Вот видишь – пять конвертов надпишу, и все, – виновато