Page 2 - Белые ночи

Я уже сказал, что меня целые три дня мучило беспокойство, покамест я догадался о
причине его. И на улице мне было худо (того нет, этого нет, куда делся такой-то?) — да и
дома я был сам не свой. Два вечера добивался я: чего недостает мне в моем углу? отчего так
неловко было в нем оставаться? — и с недоумением осматривал я свои зеленые закоптелые
стены, потолок, завешанный паутиной, которую с большим успехом разводила Матрена,
пересматривал всю свою мебель, осматривал каждый стул, думая, не тут ли беда? (потому
что коль у меня хоть один стул стоит не так, как вчера стоял, так я сам не свой) смотрел за
окно, и все понапрасну... нисколько не было легче! Я даже вздумал было призвать Матрену и
тут же сделал ей отеческий выговор за паутину и вообще за неряшество; но она только
посмотрела на меня в удивлении и пошла прочь, не ответив ни слова, так что паутина еще до
сих пор благополучно висит на месте. Наконец я только сегодня поутру догадался, в чем
дело. Э! да ведь они от меня удирают на дачу! Простите за тривиальное словцо, но мне было
не до высокого слога... потому что ведь все, что только ни было в Петербурге, или переехало,
или переезжало на дачу; потому что каждый почтенный господин солидной наружности,
нанимавший извозчика, на глаза мои тотчас же обращался в почтенного отца семейства,
который после обыденных должностных занятий отправляется налегке в недра своей
фамилии, на дачу; потому что у каждого прохожего был теперь уже совершенно особый вид,
который чуть-чуть не говорил всякому встречному: «Мы, господа, здесь только так,
мимоходом, а вот через два часа мы уедем на дачу». Отворялось ли окно, по которому
побарабанили сначала тоненькие, белые, как сахар, пальчики, и высовывалась головка
хорошенькой девушки, подзывавшей разносчика с горшками цветов, — мне тотчас же, тут
же представлялось, что эти цветы только так покупаются, то есть вовсе не для того, чтоб
наслаждаться весной и цветами в душной городской квартире, а что вот очень скоро все
переедут на дачу и цветы с собою увезут. Мало того, я уже сделал такие успехи в своем
новом, особенном роде открытий, что уже мог безошибочно, по одному виду, обозначить, на
какой кто даче живет. Обитатели Каменного и Аптекарского островов или Петергофской
дороги отличались изученным изяществом приемов, щегольскими летними костюмами и
прекрасными экипажами, в которых они приехали в город. Жители Парголова и там, где
подальше, с первого взгляда «внушали» своим благоразумием и солидностью; посетитель
Крестовского острова отличался невозмутимо-веселым видом. Удавалось ли мне встретить
длинную процессию ломовых извозчиков, лениво шедших с возжами в руках подле возов,
нагруженных целыми горами всякой мебели, столов, стульев, диванов турецких и
нетурецких и прочим домашним скарбом, на котором, сверх всего этого, зачастую восседала,
на самой вершине воза, тщедушная кухарка, берегущая барское добро как зеницу ока;
смотрел ли я на тяжело нагруженные домашнею утварью лодки, скользившие по Неве иль
Фонтанке, до Черной речки иль островов, — воза и лодки удесятерялись, усотерялись в
глазах моих; казалось, все поднялось и поехало, все переселялось целыми караванами на
дачу; казалось, весь Петербург грозил обратиться в пустыню, так что наконец мне стало
стыдно, обидно и грустно: мне решительно некуда и незачем было ехать на дачу. Я готов
был уйти с каждым возом, уехать с каждым господином почтенной наружности,
нанимавшим извозчика; но ни один, решительно никто не пригласил меня; словно забыли
меня, словно я для них был и в самом деле чужой!
Я ходил много и долго, так что уже совсем успел, по своему обыкновению, забыть, где
я, как вдруг очутился у заставы. Вмиг мне стало весело, и я шагнул за шлагбаум, пошел
между засеянных полей и лугов, не слышал усталости, но чувствовал только всем составом
своим, что какое-то бремя спадает с души моей. Все проезжие смотрели на меня так
приветливо, что решительно чуть не кланялись; все были так рады чему-то, все до одного
курили сигары. И я был рад, как еще никогда со мной не случалось. Точно я вдруг очутился в
Италии, — так сильно поразила природа меня, полубольного горожанина, чуть не
задохнувшегося в городских стенах.
Есть что-то неизъяснимо трогательное в нашей петербургской природе, когда она, с
наступлением весны, вдруг выкажет всю мощь свою, все дарованные ей небом силы,