Page 7 - Белые ночи

— О нет, видеть-то вижу, — а все-таки я один.
— Что же, вы разве не говорите ни с кем?
— В строгом смысле, ни с кем.
— Да кто же вы такой, объяснитесь! Постойте, я догадываюсь: у вас, верно, есть
бабушка, как и у меня. Она слепая и вот уже целую жизнь меня никуда не пускает, так что я
почти разучилась совсем говорить. А когда я нашалила тому назад года два, так она видит,
что меня не удержишь, взяла призвала меня, да и пришпилила булавкой мое платье к своему
— и так мы с тех пор и сидим по целым дням; она чулок вяжет, хоть и слепая; а я подле нее
сиди, шей или книжку вслух ей читай — такой странный обычай, что вот уже два года
пришпиленная...
— Ах, боже мой, какое несчастье! Да нет же, у меня нет такой бабушки.
— А коль нет, так как это вы можете дома сидеть?..
— Послушайте, вы хотите знать, кто я таков?
— Ну, да, да!
— В строгом смысле слова?
— В самом строгом смысле слова!
— Извольте, я — тип.
— Тип, тип! какой тип? — закричала девушка, захохотав так, как будто ей целый год не
удавалось смеяться. — Да с вами превесело! Смотрите: вот здесь есть скамейка; сядем! Здесь
никто не ходит, нас никто не услышит, и — начинайте же вашу историю! потому что, уж вы
меня не уверите, у вас есть история, а вы только скрываетесь. Во-первых, что это такое тип?
— Тип? тип — это оригинал, это такой смешной человек! — отвечал я, сам
расхохотавшись вслед за ее детским смехом. — Это такой характер. Слушайте: знаете вы,
что такое мечтатель?
— Мечтатель? позвольте, да как не знать? я сама мечтатель! Иной раз сидишь подле
бабушки и чего-чего в голову не войдет. Ну, вот и начнешь мечтать, да так раздумаешься —
ну, просто за китайского принца выхожу... А ведь это в другой раз и хорошо — мечтать! Нет,
впрочем, бог знает! Особенно если есть и без этого о чем думать, — прибавила девушка на
этот раз довольно серьезно.
— Превосходно! Уж коли раз вы выходили за богдыхана китайского, так, стало быть,
совершенно поймете меня. Ну, слушайте ... Но позвольте: ведь я еще не знаю, как вас зовут?
— Наконец-то! вот рано вспомнили!
— Ах, боже мой! да мне и на ум не пришло, мне было и так хорошо...
— Меня зовут — Настенька.
— Настенька! и только?
— Только! да неужели вам мало, ненасытный вы этакой!
— Мало ли? Много, много, напротив, очень много, Настенька, добренькая вы девушка,
коли с первого разу вы для меня стали Настенькой!
— То-то же! ну!
— Ну, вот, Настенька, слушайте-ка, какая тут выходит смешная история.
Я уселся подле нее, принял педантски-серьезную позу и начал словно по-писаному:
— Есть, Настенька, если вы того не знаете, есть в Петербурге довольно странные
уголки. В эти места как будто не заглядывает то же солнце, которое светит для всех
петербургских людей, а заглядывает какое-то другое, новое, как будто нарочно заказанное
для этих углов, и светит на все иным, особенным светом. В этих углах, милая Настенька,
выживается как будто совсем другая жизнь, не похожая на ту, которая возле нас кипит, а
такая, которая может быть в тридесятом неведомом царстве, а не у нас, в наше серьезное-
пресерьезное время. Вот эта-то жизнь и есть смесь чего-то чисто фантастического, горячо-
идеального и вместе с тем (увы, Настенька!) тускло-прозаичного и обыкновенного, чтоб не
сказать: до невероятности пошлого.
— Фу! господи боже мой! какое предисловие! Что же это я такое услышу?
— Услышите вы, Настенька (мне кажется, я никогда не устану называть вас