Page 4 - Белые ночи

приставать.
Она молча подала мне свою руку, еще дрожавшую от волнения и испуга. О незваный
господин! как я благословлял тебя в эту минуту! Я мельком взглянул на нее: она была
премиленькая и брюнетка — я угадал; на ее черных ресницах еще блестели слезинки
недавнего испуга или прежнего горя, — не знаю. Но на губах уже сверкала улыбка. Она тоже
взглянула на меня украдкой, слегка покраснела и потупилась.
— Вот видите, зачем же вы тогда отогнали меня? Если б я был тут, ничего бы не
случилось...
— Но я вас не знала: я думала, что вы тоже...
— А разве вы теперь меня знаете?
— Немножко. Вот, например, отчего вы дрожите?
— О, вы угадали с первого раза! — отвечал я в восторге, что моя девушка умница: это
при красоте никогда не мешает. — Да, вы с первого взгляда угадали, с кем имеете дело.
Точно, я робок с женщинами, я в волненье, не спорю, не меньше, как были вы минуту назад,
когда этот господин испугал вас... Я в каком-то испуге теперь. Точно сон, а я даже и во сне
не гадал, что когда-нибудь буду говорить хоть с какой-нибудь женщиной.
— Как? неужели?..
— Да, если рука моя дрожит, то это оттого, что никогда еще ее не обхватывала такая
хорошенькая маленькая ручка, как ваша. Я совсем отвык от женщин; то есть я к ним и не
привыкал никогда; я ведь один... Я даже не знаю, как говорить с ними. Вот и теперь не знаю
— не сказал ли вам какой-нибудь глупости? Скажите мне прямо; предупреждаю вас, я не
обидчив...
— Нет, ничего, ничего; напротив. И если уже вы требуете, чтоб я была откровенна, так
я вам скажу, что женщинам нравится такая робость; а если вы хотите знать больше, то и мне
она тоже нравится, и я не отгоню вас от себя до самого дома.
— Вы сделаете со мной, — начал я, задыхаясь от восторга, — что я тотчас же
перестану робеть, и тогда — прощай все мои средства!..
— Средства? какие средства, к чему? вот это уж дурно.
— Виноват, не буду, у меня с языка сорвалось; но как же вы хотите, чтоб в такую
минуту не было желания...
— Понравиться, что ли?
— Ну да; да будьте, ради бога, будьте добры. Посудите, кто я! Ведь вот уж мне
двадцать шесть лет, а я никого никогда не видал. Ну, как же я могу хорошо говорить, ловко и
кстати? Вам же будет выгоднее, когда все будет открыто, наружу... Я не умею молчать, когда
сердце во мне говорит. Ну, да все равно... Поверите ли, ни одной женщины, никогда,
никогда! Никакого знакомства! и только мечтаю каждый день, что наконец-то когда-нибудь
я встречу кого-нибудь. Ах, если б вы знали, сколько раз я был влюблен таким образом!..
— Но как же, в кого же?
— Да ни в кого, в идеал, в ту, которая приснится во сне. Я создаю в мечтах целые
романы. О, вы меня не знаете! Правда, нельзя же без того, я встречал двух-трех женщин, но
какие они женщины? это все такие хозяйки, что... Но я вас насмешу, я расскажу вам, что
несколько раз думал заговорить, так, запросто, с какой-нибудь аристократкой на улице,
разумеется, когда она одна; заговорить, конечно, робко, почтительно, страстно; сказать, что
погибаю один, чтоб она не отгоняла меня, что нет средства узнать хоть какую-нибудь
женщину; внушить ей, что даже в обязанностях женщины не отвергнуть робкой мольбы
такого несчастного человека, как я. Что, наконец, и все, чего я требую, состоит в том только,
чтоб сказать мне какие-нибудь два слова братские, с участием, не отогнать меня с первого
шага, поверить мне на слово, выслушать, что я буду говорить, посмеяться надо мной, если
угодно, обнадежить меня, сказать мне два слова, только два слова, потом пусть хоть мы с ней
никогда не встречаемся!.. Но вы смеетесь... Впрочем, я для того и говорю...
— Не досадуйте; я смеюсь тому, что вы сами себе враг, и если б вы попробовали, то
вам бы и удалось, может быть, хоть бы и на улице дело было; чем проще, тем лучше... Ни