Page 27 - Белые ночи

любить вас, я и теперь вас люблю, больше чем люблю. О боже! если б я могла любить вас
обоих разом! О, если б вы были он!"
«О, если б он были вы!» — пролетело в моей голове. Я вспомнил твои же слова,
Настенька!
"Бог видит, что бы я теперь для вас сделала! Я знаю, что вам тяжело и грустно. Я
оскорбила вас, но вы знаете — коли любишь, долго ли помнишь обиду. А вы меня любите!
Благодарю! да! благодарю вас за эту любовь. Потому что в памяти моей она
напечатлелась, как сладкий сон, который долго помнишь после пробуждения; потому что я
вечно буду помнить тот миг, когда вы так братски открыли мне свое сердце и так
великодушно приняли в дар мое, убитое, чтоб его беречь, лелеять, вылечить его... Если вы
простите меня, то память об вас будет возвышена во мне вечным, благодарным чувством к
вам, которое никогда не изгладится из души моей... Я буду хранить эту память, буду ей
верна, не изменю ей, не изменю своему сердцу: оно слишком постоянно. Оно еще вчера так
скоро воротилось к тому, которому принадлежало навеки.
Мы встретимся, вы придете к нам, вы нас не оставите, вы будете вечно другом, братом
моим... И когда вы увидите меня, вы подадите мне руку... да? вы подадите мне ее, вы
простили меня, не правда ли? Вы меня любите попрежнему ?
О, любите меня, не оставляйте меня, потому что я вас так люблю в эту минуту, потому
что я достойна любви вашей, потому что я заслужу ее... друг мой милый! На будущей неделе
я выхожу за него. Он воротился влюбленный, он никогда не забывал обо мне... Вы не
рассердитесь за то, что я об нем написала. Но я хочу прийти к вам вместе с ним; вы его
полюбите, не правда ли?..
Простите же, помните и любите вашу
Настеньку ".
Я долго перечитывал это письмо; слезы просились из глаз моих. Наконец оно выпало у
меня из рук, и я закрыл лицо.
— Касатик! а касатик! — начала Матрена.
— Что, старуха?
— А паутину-то я всю с потолка сняла; теперь хоть женись, гостей созывай, так в ту ж
пору...
Я посмотрел на Матрену... Это была еще бодрая, молодая старуха, но, не знаю отчего,
вдруг она представилась мне с потухшим взглядом, с морщинами на лице, согбенная,
дряхлая... Не знаю отчего, мне вдруг представилось, что комната моя постарела так же, как и
старуха. Стены и полы облиняли, все потускнело; паутины развелось еще больше. Не знаю
отчего, когда я взглянул в окно, мне показалось, что дом, стоявший напротив, тоже одряхлел
и потускнел в свою очередь, что штукатурка на колоннах облупилась и осыпалась, что
карнизы почернели и растрескались и стены из темно-желтого яркого цвета стали пегие...
Или луч солнца, внезапно выглянув из-за тучи, опять спрятался под дождевое облако, и
все опять потускнело в глазах моих; или, может быть, передо мною мелькнула так
неприветно и грустно вся перспектива моего будущего, и я увидел себя таким, как я теперь,
ровно через пятнадцать лет, постаревшим, в той же комнате, так же одиноким, с той же
Матреной, которая нисколько не поумнела за все эти годы.
Но чтоб я помнил обиду мою, Настенька! Чтоб я нагнал темное облако на твое ясное,
безмятежное счастие, чтоб я, горько упрекнув, нагнал тоску на твое сердце, уязвил его
тайным угрызением и заставил его тоскливо биться в минуту блаженства, чтоб я измял хоть
один из этих нежных цветков, которые ты вплела в свои черные кудри, когда пошла вместе с
ним к алтарю... О, никогда, никогда! Да будет ясно твое небо, да будет светла и безмятежна
милая улыбка твоя, да будешь ты благословенна за минуту блаженства и счастия, которое ты
дала другому, одинокому, благодарному сердцу!
Боже мой! Целая минута блаженства! Да разве этого мало хоть бы и на всю жизнь
человеческую?..