Page 32 - Петербурские повести

своего барина, который, без сомнения, будет хлебать суп не слишком горячий. Перед ним
уже, верно, стоит в шинели солдат, этот кавалер толкучего рынка, продающий два
перочинные ножика; торговка-охтенка с коробкою, наполненною башмаками. Всякой
восхищается по-своему: мужики обыкновенно тыкают пальцами; кавалеры рассматривают
серьёзно; лакеи-мальчики и мальчишки-мастеровые смеются и дразнят друг друга
нарисованными карикатурами; старые лакеи во фризовых шинелях смотрят потому только,
чтобы где-нибудь позевать; а торговки, молодые русские бабы, спешат по инстинкту, чтобы
послушать, о чем калякает народ, и посмотреть, на что он смотрит. В это время невольно
остановился перед лавкою проходивший мимо молодой художник Чартков. Старая шинель и
нещегольское платье показывали в нем того человека, который с самоотвержением предан
был своему труду и не имел времени заботиться о своем наряде, всегда имеющем
таинственную привлекательность для молодости. Он остановился перед лавкою и сперва
внутренно смеялся над этими уродливыми картинами. Наконец, овладело им невольное
размышление: он стал думать о том, кому бы нужны были эти произведения. Что русской
народ заглядывается на Ерусланов Лазаревичей, на объедал и обпивал, на Фому и Ерему,
это не казалось ему удивительным: изображенные предметы были очень доступны и
понятны народу; но где покупатели этих пестрых, грязных, масляных малеваний? кому
нужны эти фламандские мужики, эти красные и голубые пейзажи, которые показывают
какое-то притязание на несколько уже высший шаг искусства, но в котором выразилось всё
глубокое его унижение? Это, казалось, не были вовсе труды ребенка-самоучки. Иначе в них
бы, при всей бесчувственной карикатурности целого, вырывался острый порыв. Но здесь
было видно просто тупоумие, бессильная, дряхлая бездарность, которая самоуправно стала в
ряды искусств, тогда как ей место было среди низких ремесл, бездарность, которая была
верна однакож своему призванию и внесла в самое искусство свое ремесло. Те же краски, та
же манера, та же набившаяся, приобыкшая рука, принадлежавшая скорее грубо сделанному
автомату, нежели человеку!.. Долго стоял он пред этими грязными картинами, уже наконец
не думая вовсе о них, а между тем хозяин лавки, серенький человечек, во фризовой шинели,
с бородой небритой с самого воскресенья, толковал ему уже давно, торговался и
условливался в цене, еще не узнав, что ему понравилось и что нужно. «Вот за этих мужичков
и за ландшафтик возьму беленькую. Живопись-то какая! просто глаз прошибет; только-что
получены с биржи; еще лак не высох. Или вот зима, возьмите зиму! Пятнадцать рублей!
Одна рамка чего стоит. Вон она какая зима!» Тут купец дал легкого щелчка в полотно,
вероятно, чтобы показать всю доброту зимы. «Прикажете связать их вместе и снести за
вами? Где изволите жить? Эй, малый, подай веревочку». – Постой, брат, не так скоро –
сказал очнувшийся художник, видя, что уж проворный купец принялся не в шутку их
связывать вместе. Ему сделалось несколько совестно не взять ничего, застоявшись так долго
в лавке, и он сказал: «А вот постой, я посмотрю, нет ли для меня чего-нибудь здесь» и,
наклонившись, стал доставать с полу наваленные громоздко, истертые, запыленные старые
малеванья, непользовавшиеся, как видно, никаким почетом. Тут были старинные фамильные
портреты, которых потомков, может быть, и на свете нельзя было отыскать, совершенно
неизвестные изображения с прорванным холстом, рамки, лишенные позолоты, словом,
всякой ветхой сор. Но художник принялся рассматривать, думая втайне: «авось что-нибудь и
отыщется.» Он слышал не раз рассказы о том, как иногда у лубочных продавцев были
отыскиваемы в сору картины великих мастеров. Хозяин, увидев, куда полез он, оставил свою
суетливость и, принявши обыкновенное положение и надлежащий вес, поместился съизнова
у дверей, зазывая прохожих и указывая им одной рукой на лавку… «Сюда, батюшка; вот
картины! зайдите, зайдите; с биржи получены.» Уже накричался он вдоволь и большею
частью бесплодно, наговорился досыта с лоскутным продавцем, стоявшим насупротив его
также у дверей своей лавочки, и наконец, вспомнив, что у него в лавке есть покупатель,
поворотил народу спину и отправился во внутрь ее. «Что, батюшка, выбрали что-нибудь?»
Но художник уже стоял несколько времени неподвижно перед одним портретом в больших,
когда-то великолепных рамах, но на которых чуть блестели теперь следы позолоты. Это был