Page 4 - Петербурские повести

– Стой! – закричал в это время поручик Пирогов, дернув шедшего с ним молодого
человека во фраке и плаще. – Видел?
– Видел; чудная, совершенно Перуджинова Бианка.
– Да ты о ком говоришь?
– Об ней, о той, что с темными волосами. И какие глаза! Боже, какие глаза! Всё
положение, и контура, и оклад лица – чудеса!
– Я говорю тебе о блондинке, что прошла за ней в ту сторону. Что ж ты не идешь за
брюнеткою, когда она так тебе понравилась?
– О, как можно! – воскликнул, закрасневшись, молодой человек во фраке. – Как будто
она из тех, которые ходят ввечеру по Невскому проспекту. Это должна быть очень знатная
дама, – продолжал он, вздохнувши, – один плащ на ней стоит рублей восемьдесят!
– Простак! – закричал Пирогов, насильно толкнувши его в ту сторону, где развевался
яркий плащ ее. – Ступай, простофиля, прозеваешь! а я пойду за блондинкою.
Оба приятеля разошлись.
«Знаем мы вас всех», – думал про себя с самодовольною и самонадеянною улыбкою
Пирогов, уверенный, что нет красоты, могшей бы ему противиться.
Молодой человек во фраке и плаще робким и трепетным шагом пошел в ту сторону, где
развевался вдали пестрый плащ, то окидывавшийся ярким блеском по мере приближения к
свету фонаря, то мгновенно покрывавшийся тьмою по удалении от него. Сердце его билось,
и он невольно ускорял шаг свой. Он не смел и думать о том, чтобы получить какое-нибудь
право на внимание улетавшей вдали красавицы, тем более допустить такую черную мысль, о
какой намекал ему поручик Пирогов; но ему хотелось только видеть дом, заметить, где имеет
жилище это прелестное существо, которое, казалось, слетело с неба прямо на Невский
проспект и, верно, улетит неизвестно куда. Он летел так скоро, что сталкивал беспрестанно с
тротуара солидных господ с седыми бакенбардами. Этот молодой человек принадлежал к
тому классу, который составляет у нас довольно странное явление и столько же принадлежит
к гражданам Петербурга, сколько лицо, являющееся нам в сновидении, принадлежит к
существенному миру. Это исключительное сословие очень необыкновенно в том городе, где
всё или чиновники, или купцы, или мастеровые немцы. Это был художник. Не правда ли,
странное явление? Художник петербургский! художник в земле снегов, художник в стране
финнов, где всё мокро, гладко, ровно, бледно, серо, туманно. Эти художники вовсе не
похожи на художников итальянских, гордых, горячих, как Италия и ее небо; напротив того,
это большею частию добрый, кроткий народ, застенчивый, беспечный, любящий тихо свое
искусство, пьющий чай с двумя приятелями своими в маленькой комнате, скромно
толкующий о любимом предмете и вовсе небрегущий об излишнем. Он вечно зазовет к себе
какую-нибудь нищую старуху и заставит ее просидеть битых часов шесть, с тем чтобы
перевести на полотно ее жалкую, бесчувственную мину. Он рисует перспективу своей
комнаты, в которой является всякий художественный вздор: гипсовые руки и ноги,
сделавшиеся кофейными от времени и пыли, изломанные живописные станки, опрокинутая
палитра, приятель, играющий на гитаре, стены, запачканные красками, с растворенным
окном, сквозь которое мелькает бледная Нева и бедные рыбаки в красных рубашках. У них
всегда почти на всем серенький мутный колорит – неизгладимая печать севера. При всем том
они с истинным наслаждением трудятся над своею работою. Они часто питают в себе
истинный талант, и если бы только дунул на них свежий воздух Италии, он бы, верно,
развился так же вольно, широко и ярко, как растение, которое выносят, наконец, из комнаты
на чистый воздух. Они вообще очень робки: звезда и толстый эполет приводят их в такое
замешательство, что они невольно понижают цену своих произведений. Они любят иногда
пощеголять, но щегольство это всегда кажется на них слишком резким и несколько походит
на заплату. На них встретите вы иногда отличный фрак и запачканный плащ, дорогой
бархатный жилет и сюртук весь в красках. Таким же самым образом, как на неоконченном их
пейзаже увидите вы иногда нарисованную вниз головою нимфу, которую он, не найдя
другого места, набросал на запачканном грунте прежнего своего произведения, когда-то