Page 3 - Нос

асессорами, которые делались на Кавказе. Это два совершенно особенные рода. Ученые
коллежские асессоры… Но Россия такая чудная земля, что если скажешь об одном
коллежском асессоре, то все коллежские асессоры, от Риги до Камчатки, непременно примут
на свой счет. То же разумей и о всех званиях и чинах. – Ковалев был кавказский коллежский
асессор. Он два года только еще состоял в этом звании и потому ни на минуту не мог его
позабыть; а чтобы более придать себе благородства и веса, он никогда не называл себя
коллежским асессором, но всегда маиором. «Послушай, голубушка», – говорил он
обыкновенно, встретивши на улице бабу, продававшую манишки: – «ты приходи ко мне на
дом; квартира моя в Садовой; спроси только: здесь ли живет маиор Ковалев – тебе всякой
покажет.» Если же встречал какую-нибудь смазливенькую, то давал ей сверх того секретное
приказание, прибавляя: «Ты спроси, душенька, квартиру маиора Ковалева.» – Поэтому-то
самому и мы будем вперед этого коллежского асессора называть маиором.
Маиор Ковалев имел обыкновение каждый день прохаживаться по Невскому проспекту.
Воротничек его манишки был всегда чрезвычайно чист и накрахмален. Бакенбарды у него
были такого рода, какие и теперь еще можно видеть у губернских, поветовых землемеров, у
архитекторов и полковых докторов, также у отправляющих разные полицейские обязанности
и, вообще, у всех тех мужей, которые имеют полные румяные щеки и очень хорошо играют в
бостон: эти бакенбарды идут по самой средине щеки и прямехонько доходят до носа. Маиор
Ковалев носил множество печаток сердоликовых и с гербами, и таких, на которых было
вырезано: середа, четверг, понедельник и проч. Маиор Ковалев приехал в Петербург по
надобности, а именно искать приличного своему званию места: если удастся, то
вице-губернаторского, а не то – экзекуторского в каком-нибудь видном департаменте. Маиор
Ковалев был не прочь и жениться; но только в таком случае, когда за невестою случится
двести тысяч капиталу. И потому читатель теперь может судить сам: каково было положение
этого маиора, когда он увидел, вместо довольно недурного и умеренного носа, преглупое,
ровное и гладкое место.
Как на беду, ни один извозчик не показывался на улице, и он должен был итти пешком,
закутавшись в свой плащ и закрывши платком лицо, показывая вид, как будто у него шла
кровь. «Но авось-либо мне так представилось: не может быть, чтобы нос пропал сдуру»,
подумал он и зашел в кондитерскую нарочно с тем, чтобы посмотреться в зеркало. К счастию,
в кондитерской никого не было: мальчишки мели комнаты и расставляли стулья; некоторые с
сонными глазами выносили на подносах горячие пирожки; на столах и стульях валялись
залитые кофием вчерашние газеты. «Ну, слава богу, никого нет» – произнес он: – «теперь
можно поглядеть». Он робко подошел к зеркалу и взглянул: «Чорт знает что, какая дрянь!»
произнес он, плюнувши… «Хотя бы уже что-нибудь было вместо носа, а то ничего!..»
С досадою закусив губы, вышел он из кондитерской и решился, против своего
обыкновения, не глядеть ни на кого и никому не улыбаться. Вдруг он стал как вкопанный у
дверей одного дома; в глазах его произошло явление неизъяснимое: перед подъездом
остановилась карета; дверцы отворились; выпрыгнул, согнувшись, господин в мундире и
побежал вверх по лестнице. Каков же был ужас и вместе изумление Ковалева, когда он узнал,
что это был собственный его нос! При этом необыкновенном зрелище, казалось ему, всё
переворотилось у него в глазах; он чувствовал, что едва мог стоять; но решился во что бы ни
стало ожидать его возвращения в карету, весь дрожа как в лихорадке. Чрез две минуты нос
действительно вышел. Он был в мундире, шитом золотом, с большим стоячим воротником; на
нем были замшевые панталоны; при боку шпага. По шляпе с плюмажем можно было
заключить, что он считался в ранге статского советника. По всему заметно было, что он ехал
куда-нибудь с визитом. Он поглядел на обе стороны, закричал кучеру: «подавай!», сел и уехал.
Бедный Ковалев чуть не сошел с ума. Он не знал, как и подумать о таком странном
происшествии. Как же можно, в самом деле, чтобы нос, который еще вчера был у него на лице,
не мог ездить и ходить, – был в мундире! Он побежал за каретою, которая, к счастию,
проехала недалеко и остановилась перед Казанским собором.
Он поспешил в собор, пробрался сквозь ряд нищих старух с завязанными лицами и