Page 278 - Анна Каренина

очень не понравился им, когда они узнали его ближе. И они рады были, когда сеансы
кончились, в руках их остался прекрасный портрет, а он перестал ходить.
Голенищев первый высказал мысль, которую все имели, – именно, что Михайлов
просто завидовал Вронскому.
– Положим, не завидует, потому что у него талант: но ему досадно, что придворный и
богатый человек, еще граф (ведь они всь это ненавидят), без особенного труда делает то же,
если не лучше, чем он, посвятивший на это всю жизнь. Главное, образование, которого у
него нет.
Вронский защищал Михайлова, но в глубине души он верил этому, потому что, по его
понятию, человек другого, низшего мира должен был завидовать.
Портрет Анны, – одно и то же и писанное с натуры им и Михайловым, должно бы было
показать Вронскому разницу, которая была между ним и Михайловым; но он не видал ее. Он
только после Михайлова перестал писать свой портрет Анны, решив, что это теперь было
излишне. Картину же свою из средневековой жизни он продолжал. И он сам, и Голенищев, и
в особенности Анна находили, что она была очень хороша, потому что была гораздо более
похожа на знаменитые картины, чем картина Михайлова.
Михайлов между тем, несмотря на то, что портрет Анны очень увлек его, был еще
более рад, чем они, когда сеансы кончились и ему не надо было больше слушать толки
Голенищева об искусстве и можно забыть про живопись Вронского. Он знал, что нельзя
запретить Вронскому баловать живописью; он знал, что он и все дилетанты имели полное
право писать, что им угодно, но ему было неприятно. Нельзя запретить человеку сделать
себе большую куклу из воска и целовать ее. Но если б этот человек с куклой пришел и сел
пред влюбленным и принялся бы ласкать свою куклу, как влюбленный ласкает ту, которую
он любит, то влюбленному было бы неприятно. Такое же неприятное чувство испытывал
Михайлов при виде живописи Вронского; ему было и смешно, и досадно, и жалко, и
оскорбительно.
Увлечение Вронского живописью и средними веками продолжалось недолго. Он имел
настолько вкуса к живописи, что не мог докончить своей картины. Картина остановилась. Он
смутно чувствовал, что недостатки ее, мало заметные при начале, будут поразительны, если
он будет продолжать. С ним случилось то же, что и с Голенищевым, чувствующим, что ему
нечего сказать, и постоянно обманывающим себя тем, что мысль не созрела, что он
вынашивает ее и готовит материалы. Но Голенищева это озлобило и измучало, Вронский же
не мог обманывать и мучать себя и в особенности озлобляться. Он со свойственною ему
решительностью характера, ничего не объясняя и не оправдываясь, перестал заниматься
живописью.
Но без этого занятия жизнь его и Анны, удивлявшейся его разочарованию, показалась
ему так скучна в итальянском городе, палаццо вдруг стал так очевидно стар и грязен, так
неприятно пригляделись пятна на гардинах, трещины на полах, отбитая штукатурка на
карнизах и так скучен стал все один и тот же Голенищев, итальянский профессор и
немец-путешественник, что надо было переменить жизнь. Они решили ехать в Россию, в
деревню. В Петербурге Вронский намеревался сделать раздел с братом, а Анна повидать
сына. Лето же они намеревались прожить в большом родовом имении Вронского.

XIV

Левин был женат третий месяц. Он был счастлив, но совсем не так, как ожидал. На
каждом шагу он находил разочарование в прежних мечтах и новое неожиданное очарование.
Левин был счастлив, но, вступив в семейную жизнь, он на каждом шагу видел, что это было
совсем не то, что он воображал. На каждом шагу он испытывал то, что испытывал бы
человек, любовавшийся плавным, счастливым ходом лодочки по озеру, после того как он бы
сам сел в эту лодочку. Он видел, что мало того, чтобы сидеть ровно, не качаясь, – надо еще
соображаться, ни на минуту не забывая, куда плыть, что под ногами вода и надо грести, и