Page 27 - Дядя Ваня

Войницкий. Что ж, я — сумасшедший, невменяем, я имею право говорить глупости.
Астров. Стара штука. Ты не сумасшедший, а просто чудак. Шут гороховый. Прежде и
я всякого чудака считал больным, ненормальным, а теперь я такого мнения, что нормальное
состояние человека — это быть чудаком. Ты вполне нормален.
Войницкий (закрывает лицо руками). Стыдно! Если бы ты знал, как мне стыдно!
Это острое чувство стыда не может сравниться ни с какою болью. (С тоской.) Невыносимо!
(Склоняется к столу.) Что мне делать? Что мне делать?
Астров. Ничего.
Войницкий. Дай мне чего-нибудь! О, боже мой… Мне сорок семь лет; если,
положим, я проживу до шестидесяти, то мне остается еще тринадцать. Долго! Как я проживу
эти тринадцать лет? Что буду делать, чем наполню их? О, понимаешь… (судорожно жмет
Астрову руку) понимаешь, если бы можно было прожить остаток жизни как-нибудь
по-новому. Проснуться бы в ясное, тихое утро и почувствовать, что жить ты начал снова, что
все прошлое забыто, рассеялось, как дым. (Плачет.) Начать новую жизнь… Подскажи мне,
как начать… с чего начать…
Астров (с досадой). Э, ну тебя! Какая еще там новая жизнь! Наше положение, твое и
мое, безнадежно.
Войницкий. Да?
Астров. Я убежден в этом.
Войницкий. Дай мне чего-нибудь… (Показывая на сердце.) Жжет здесь.
Астров (кричит сердито). Перестань! (Смягчившись.) Те, которые будут жить
через сто, двести лет после нас и которые будут презирать нас за то, что мы прожили свои
жизни так глупо и так безвкусно, — те, быть может, найдут средство, как быть счастливыми,
а мы… У нас с тобою только одна надежда и есть. Надежда, что когда мы будем почивать в
своих гробах, то нас посетят видения, быть может, даже приятные. (Вздохнув.) Да, брат. Во
всем уезде было только два порядочных, интеллигентных человека: я да ты. Но в
какие-нибудь десять лет жизнь обывательская, жизнь презренная затянула нас; она своими
гнилыми испарениями отравила нашу кровь, и мы стали такими же пошляками, как все.
(Живо.) Но ты мне зубов не заговаривай, однако. Ты отдай то, что взял у меня.
Войницкий. Я у тебя ничего не брал.
Астров. Ты взял у меня из дорожной аптеки баночку с морфием.

Пауза.

Послушай, если тебе во что бы то ни стало хочется покончить с собою, то ступай в лес
и застрелись там. Морфий же отдай, а то пойдут разговоры, догадки, подумают, что это я
тебе дал… С меня же довольно и того, что мне придется вскрывать тебя… Ты думаешь, это
интересно?

Входит Соня .

Войницкий. Оставь меня!
Астров (Соне). Софья Александровна, ваш дядя утащил из моей аптеки баночку с
морфием и не отдает. Скажите ему, что это… не умно, наконец. Да и некогда мне. Мне пора
ехать.
Соня. Дядя Ваня, ты взял морфий?

Пауза.

Астров. Он взял. Я в этом уверен.
Соня. Отдай! Зачем ты нас пугаешь? (Нежно.) Отдай, дядя Ваня! Я, быть может,
несчастна не меньше твоего, однако же не прихожу в отчаяние. Я терплю и буду терпеть,