Page 134 - Обыкновенная история

мирятся на минуту, чтоб сильнее поссориться: это у них любовь, преданность! а всё вместе, с
пеной на устах, иногда со слезами отчаяния на глазах, упрямо называют счастьем! А дружба
ваша… брось-ка кость 48 , так что твои собаки!»
Желать он боялся, зная, что часто, в момент достижения желаемого судьба вырвет из
рук счастье и предложит совсем другое, чего вовсе не хочешь – так, дрянь какую-нибудь; а
если наконец и даст желаемое, то прежде измучит, истомит, унизит в собственных глазах и
потом бросит, как бросают подачку собаке, заставивши ее прежде проползти до лакомого
куска, смотреть на него, держать на носу, завалять в пыли, стоять на задних лапах, и тогда –
пиль!
Его пугал и периодический прилив счастья и несчастья в жизни. Радостей он не
предвидел, а горе все непременно впереди, его не избежишь: все подвержены общему
закону; всем, как казалось ему, отпущена ровная доля и счастья и несчастья. Счастье для
него кончилось, и какое счастье? фантасмагория, обман. Только горе реально, а оно впереди.
Там и болезни, и старость, и разные утраты, может быть еще нужда… Все эти удары рока,
как говорит деревенская тетушка, стерегут его; а отрады какие? Высокое поэтическое
назначение изменило; на него наваливают тяжкую ношу и называют это долгом! Остаются
жалкие блага – деньги, комфорт, чины… Бог с ними! О, как грустно разглядеть жизнь,
понять, какова она, и не понять, зачем она!
Так хандрил он и не видел исхода из омута этих сомнений. Опыты только понапрасну
измяли его, а здоровья не подбавили в жизнь, не очистили воздуха в ней и не дали света. Он
не знал, что делать: ворочался с боку на бок на диване, стал перебирать в уме знакомых – и
пуще затосковал. Один служит отлично, пользуется почетом, известностью, как хороший
администратор; другой обзавелся семьей и предпочитает тихую жизнь всем суетным благам
мира, никому не завидуя, ничего не желая; третий… да что? все, все как-то пристроились,
основались и идут по своему ясному и угаданному пути. «Один я только… да что же я
такое?»
Тут он стал допытываться у самого себя: мог ли бы он быть администратором,
каким-нибудь командиром эскадрона? мог ли бы довольствоваться семейною жизнью? и
увидел, что ни то, ни другое, ни третье не удовлетворило бы его. Какой-то бесенок все
шевелился в нем, все шептал ему, что это мелко для него, что ему бы летать выше… а где и
как – он не мог решить. В авторстве он ошибся. «Что же делать, что начать?» – спрашивал он
себя и не знал, что отвечать. А досада так и грызла его: ну, хоть, пожалуй, администратором
или эскадронным командиром… да нет: время ушло, надо начинать с азбуки.
Отчаяние выдавило у него слезы из глаз – слезы досады, зависти, недоброжелательства
ко всем, самые мучительные слезы. Он горько каялся, что не послушал матери и бежал из
глуши.
«Маменька сердцем чуяла отдаленное горе, – думал он, – там эти беспокойные порывы
спали бы непробудным сном; там не было бы бурного брожения этой сложной жизни.
Между тем и там посетили бы меня все человеческие чувства и страсти: и самолюбие, и
гордость, и честолюбие – все, в малом размере, коснулось бы сердца в тесных границах
нашего уезда – и все бы удовлетворилось. Первый в уезде! да! все условно. Божественная
искра небесного огня, который, более или менее, горит во всех нас, сверкнула бы там
незаметно во мне и скоро потухла бы в праздной жизни или зажглась бы в привязанности к
жене и детям. Существование не было бы отравлено. Я прошел бы гордо свое назначение:
путь жизни был бы тих, казался бы и прост и понятен мне, жизнь была бы по силам, я бы
вынес борьбу с ней… А любовь? Она цвела бы пышным цветом и наполнила бы всю жизнь
мою. Софья пролюбила бы меня в тишине. Я не терял бы веры ни во что, рвал бы одни розы,
не зная шипов, не испытывая даже ревности, за недостатком – соперничества! Зачем же так

48 …брось-ка кость, так что твои собаки – в басне И.А. Крылова «Собачья дружба»: «А только кинь им
кость, так что твои собаки!»