Page 214 - Преступление и наказание

приковалась к нему. Лебезятников направился было к двери. Петр Петрович встал, знаком
пригласил Соню сидеть и остановил Лебезятникова в дверях.
— Этот Раскольников там? Пришел он? — спросил он его шепотом.
— Раскольников? Там. А что? Да, там… Сейчас только вошел, я видел… А что?
— Ну, так я вас особенно попрошу остаться здесь, с нами, и не оставлять меня наедине
с этой… девицей. Дело пустяшное, а выведут бог знает что. Я не хочу, чтобы Раскольников
там передал… Понимаете, про что я говорю?
— А, понимаю, понимаю! — вдруг догадался Лебезятников. — Да, вы имеете право…
Оно, конечно, по моему личному убеждению, вы далеко хватаете в ваших опасениях, но…
вы все-таки имеете право. Извольте, я остаюсь. Я стану здесь у окна и не буду вам мешать…
По-моему, вы имеете право…
Петр Петрович воротился на диван, уселся напротив Сони, внимательно посмотрел на
нее и вдруг принял чрезвычайно солидный, даже несколько строгий вид: «Дескать, ты-то
сама чего не подумай, сударыня». Соня смутилась окончательно.
— Во-первых, вы, пожалуйста, извините меня, Софья Семеновна, перед
многоуважаемой вашей мамашей… Так ведь, кажется? Заместо матери приходится вам
Катерина-то Ивановна? — начал Петр Петрович весьма солидно, но, впрочем, довольно
ласково. Видно было, что он имеет самые дружественные намерения.
— Так точно-с, так-с; заместо матери-с, — торопливо и пугливо ответила Соня.
— Ну-с, так вот и извините меня перед нею, что я, по обстоятельствам независящим,
принужден манкировать и не буду у вас на блинах… то есть на поминках, несмотря на
милый зов вашей мамаши.
— Так-с; скажу-с; сейчас-с, — и Сонечка торопливо вскочила со стула.
— Еще не всё-с, — остановил ее Петр Петрович, улыбнувшись на ее простоватость и
незнание приличий, — и мало вы меня знаете, любезнейшая Софья Семеновна, если
подумали, что из-за этой маловажной, касающейся одного меня причины я бы стал
беспокоить лично и призывать к себе такую особу, как вы. Цель у меня другая-с.
Соня торопливо села. Серые и радужные кредитки, не убранные со стола, опять
замелькали в ее глазах, но она быстро отвела от них лицо и подняла его на Петра Петровича:
ей вдруг показалось ужасно неприличным, особенно ей , глядеть на чужие деньги. Она
уставилась было взглядом на золотой лорнет Петра Петровича, который он придерживал в
левой руке, а вместе с тем и на большой, массивный, чрезвычайно красивый перстень с
желтым камнем, который был на среднем пальце этой руки, — но вдруг и от него отвела
глаза и, не зная уж куда деваться, кончила тем, что уставилась опять прямо в глаза Петру
Петровичу. Помолчав еще солиднее, чем прежде, тот продолжал:
— Случилось мне вчера, мимоходом, перекинуть слова два с несчастною Катериной
Ивановной. Двух слов достаточно было узнать, что она находится в состоянии —
противоестественном, если только можно так выразиться…
— Да-с… в противоестественном-с, — торопясь поддакивала Соня.
— Или проще и понятнее сказать — в больном.
— Да-с, проще и понят… да-с, больна-с.
— Так-с. Так вот, по чувству гуманности и-и-и, так сказать, сострадания, я бы желал
быть, с своей стороны, чем-нибудь полезным, предвидя неизбежно несчастную участь ее.
Кажется, и всё беднейшее семейство это от вас одной теперь только и зависит.
— Позвольте спросить, — вдруг встала Соня, — вы ей что изволили говорить вчера о
возможности пенсиона? Потому она еще вчера говорила мне, что вы взялись ей пенсион
выхлопотать. Правда это-с?
— Отнюдь нет-с, и даже в некотором смысле нелепость. Я только намекнул о
временном вспоможении вдове умершего на службе чиновника, — если только будет
протекция, — но, кажется, ваш покойный родитель не только не выслужил срока, но даже и
не служил совсем в последнее время. Одним словом, надежда хоть и могла бы быть, но
весьма эфемерная, потому никаких, в сущности, прав на вспоможение, в сем случае, не