Page 17 - Вишневый сад

Входят Трофимов, Аня и Варя .

Гаев. А вот и наши идут.
Аня. Мама сидит.
Любовь Андреевна (нежно) . Иди, иди… Родные мои… (Обнимая Аню и Варю) .
Если бы вы обе знали, как я вас люблю. Садитесь рядом, вот так.

Все усаживаются.

Лопахин. Наш вечный студент все с барышнями ходит.
Трофимов. Не ваше дело.
Лопахин. Ему пятьдесят лет скоро, а он все еще студент.
Трофимов. Оставьте ваши дурацкие шутки.
Лопахин. Что же ты, чудак, сердишься?
Трофимов. А ты не приставай.
Лопахин (смеется) . Позвольте вас спросить, как вы обо мне понимаете?
Трофимов. Я, Ермолай Алексеич, так понимаю: вы богатый человек, будете скоро
миллионером. Вот как в смысле обмена веществ нужен хищный зверь, который съедает все,
что попадается ему на пути, так и ты нужен.

Все смеются.

Варя. Вы, Петя, расскажите лучше о планетах.
Любовь Андреевна. Нет, давайте продолжим вчерашний разговор.
Трофимов. О чем это?
Гаев. О гордом человеке.
Трофимов. Мы вчера говорили долго, но ни к чему не пришли. В гордом человеке, в
вашем смысле, есть что-то мистическое. Быть может, вы и правы по-своему, но если
рассуждать попросту, без затей, то какая там гордость, есть ли в ней смысл, если человек
физиологически устроен неважно, если в своем громадном большинстве он груб, неумен,
глубоко несчастлив. Надо перестать восхищаться собой. Надо бы только работать.
Гаев. Все равно умрешь.
Трофимов. Кто знает? И что значит — умрешь? Быть может, у человека сто чувств и
со смертью погибают только пять, известных нам, а остальные девяносто пять остаются
живы.
Любовь Андреевна. Какой вы умный, Петя!..
Лопахин (иронически) . Страсть!
Трофимов. Человечество идет вперед, совершенствуя свои силы. Все, что
недосягаемо для него теперь, когда-нибудь станет близким, понятным, только вот надо
работать, помогать всеми силами тем, кто ищет истину. У нас, в России, работают пока очень
немногие. Громадное большинство той интеллигенции, какую я знаю, ничего не ищет,
ничего не делает и к труду пока не способно. Называют себя интеллигенцией, а прислуге
говорят «ты», с мужиками обращаются, как с животными, учатся плохо, серьезно ничего не
читают, ровно ничего не делают, о науках только говорят, в искусстве понимают мало. Все
серьезны, у всех строгие лица, все говорят только о важном, философствуют, а между тем у
всех на глазах рабочие едят отвратительно, спят без подушек, по тридцати, по сорока в одной
комнате, везде клопы, смрад, сырость, нравственная нечистота… И, очевидно, все хорошие
разговоры у нас для того только, чтобы отвести глаза себе и другим. Укажите мне, где у нас
ясли, о которых говорят так много и часто, где читальни? О них только в романах пишут, на
деле же их нет совсем. Есть только грязь, пошлость, азиатчина… Я боюсь и не люблю очень
серьезных физиономий, боюсь серьезных разговоров. Лучше помолчим!
Лопахин. Знаете, я встаю в пятом часу утра, работаю с утра до вечера, ну, у меня