Page 130 - Война и мир 1 том

успели соединиться, и беглецы остановились. Полковой командир стоял с майором
Экономовым у моста, пропуская мимо себя отступающие роты, когда к нему подошел
солдат, взял его за стремя и почти прислонился к нему. На солдате была синеватая,
фабричного сукна шинель, ранца и кивера не было, голова была повязана, и через плечо
была надета французская зарядная сумка. Он в руках держал офицерскую шпагу. Солдат был
бледен, голубые глаза его нагло смотрели в лицо полковому командиру, а рот
улыбался.Несмотря на то,что полковой командир был занят отданием приказания майору
Экономову, он не мог не обратить внимания на этого солдата.
– Ваше превосходительство, вот два трофея, – сказал Долохов, указывая на
французскую шпагу и сумку. – Мною взят в плен офицер. Я остановил роту. – Долохов
тяжело дышал от усталости; он говорил с остановками. – Вся рота может свидетельствовать.
Прошу запомнить, ваше превосходительство!
– Хорошо, хорошо, – сказал полковой командир и обратился к майору Экономову.
Но Долохов не отошел; он развязал платок, дернул его и показал запекшуюся в волосах
кровь.
– Рана штыком, я остался во фронте. Попомните, ваше превосходительство.

Про батарею Тушина было забыто, и только в самом конце дела, продолжая слышать
канонаду в центре, князь Багратион послал туда дежурного штаб-офицера и потом князя
Андрея, чтобы велеть батарее отступать как можно скорее. Прикрытие, стоявшее подле
пушек Тушина, ушло, по чьему-то приказанию, в середине дела; но батарея продолжала
стрелять и не была взята французами только потому, что неприятель не мог предполагать
дерзости стрельбы четырех никем не защищенных пушек. Напротив, по энергичному
действию этой батареи он предполагал, что здесь, в центре, сосредоточены главные силы
русских, и два раза пытался атаковать этот пункт и оба раза был прогоняем картечными
выстрелами одиноко стоявших на этом возвышении четырех пушек.
Скоро после отъезда князя Багратиона Тушину удалось зажечь Шенграбен.
– Вишь, засумятились! Горит! Вишь, дым-то! Ловко! Важно! Дым-то, дым-то! –
заговорила прислуга, оживляясь.
Все орудия без приказания били в направлении пожара. Как будто подгоняя,
подкрикивали солдаты к каждому выстрелу: «Ловко! Вот так-так! Ишь, ты… Важно!»
Пожар, разносимый ветром, быстро распространялся. Французские колонны, выступившие
за деревню, ушли назад, но, как бы в наказание за эту неудачу, неприятель выставил правее
деревни десять орудий и стал бить из них по Тушину.
Из-за детской радости, возбужденной пожаром, и азарта удачной стрельбы по
французам, наши артиллеристы заметили эту батарею только тогда, когда два ядра и вслед за
ними еще четыре ударили между орудиями и одно повалило двух лошадей, а другое
оторвало ногу ящичному вожатому. Оживление, раз установившееся, однако, не ослабело, а
только переменило настроение. Лошади были заменены другими из запасного лафета,
раненые убраны, и четыре орудия повернуты против десятипушечной батареи. Офицер,
товарищ Тушина, был убит в начале дела, и в продолжение часа из сорока человек прислуги
выбыли семнадцать, но артиллеристы всё так же были веселы и оживлены. Два раза они
замечали, что внизу, близко от них, показывались французы, и тогда они били по них
картечью.
Маленький человек, с слабыми, неловкими движениями, требовал себе беспрестанно у
денщика еще трубочку за это , как он говорил, и, рассыпая из нее огонь, выбегал вперед и
из-под маленькой ручки смотрел на французов.
– Круши, ребята! – приговаривал он и сам подхватывал орудия за колеса и вывинчивал
винты.
В дыму, оглушаемый беспрерывными выстрелами, заставлявшими его каждый раз
вздрагивать, Тушин, не выпуская своей носогрелки, бегал от одного орудия к другому, то