Page 33 - Война и мир 2 том

– Что с тобой? – спросила мать у Николая.
– Ах, ничего, – сказал он, как будто ему уже надоел этот всё один и тот же вопрос.
– Папенька скоро приедет?
– Я думаю.
«У них всё то же. Они ничего не знают! Куда мне деваться?», подумал Николай и
пошел опять в залу, где стояли клавикорды.
Соня сидела за клавикордами и играла прелюдию той баркароллы, которую особенно
любил Денисов. Наташа собиралась петь. Денисов восторженными глазами смотрел на нее.
Николай стал ходить взад и вперед по комнате.
«И вот охота заставлять ее петь? – что она может петь? И ничего тут нет веселого»,
думал Николай.
Соня взяла первый аккорд прелюдии.
«Боже мой, я погибший, я бесчестный человек. Пулю в лоб, одно, что остается, а не
петь, подумал он. Уйти? но куда же? всё равно, пускай поют!»
Николай мрачно, продолжая ходить по комнате, взглядывал на Денисова и девочек,
избегая их взглядов.
«Николенька, что с вами?» – спросил взгляд Сони, устремленный на него. Она тотчас
увидала, что что-нибудь случилось с ним.
Николай отвернулся от нее. Наташа с своею чуткостью тоже мгновенно заметила
состояние своего брата. Она заметила его, но ей самой так было весело в ту минуту, так
далека она была от горя, грусти, упреков, что она (как это часто бывает с молодыми людьми)
нарочно обманула себя. Нет, мне слишком весело теперь, чтобы портить свое веселье
сочувствием чужому горю, почувствовала она, и сказала себе:
«Нет, я верно ошибаюсь, он должен быть весел так же, как и я». Ну, Соня, – сказала она
и вышла на самую середину залы, где по ее мнению лучше всего был резонанс. Приподняв
голову, опустив безжизненно-повисшие руки, как это делают танцовщицы, Наташа,
энергическим движением переступая с каблучка на цыпочку, прошлась по середине комнаты
и остановилась.
«Вот она я!» как будто говорила она, отвечая на восторженный взгляд Денисова,
следившего за ней.
«И чему она радуется! – подумал Николай, глядя на сестру. И как ей не скучно и не
совестно!» Наташа взяла первую ноту, горло ее расширилось, грудь выпрямилась, глаза
приняли серьезное выражение. Она не думала ни о ком, ни о чем в эту минуту, и из в улыбку
сложенного рта полились звуки, те звуки, которые может производить в те же промежутки
времени и в те же интервалы всякий, но которые тысячу раз оставляют вас холодным, в
тысячу первый раз заставляют вас содрогаться и плакать.
Наташа в эту зиму в первый раз начала серьезно петь и в особенности оттого, что
Денисов восторгался ее пением. Она пела теперь не по-детски, уж не было в ее пеньи этой
комической, ребяческой старательности, которая была в ней прежде; но она пела еще не
хорошо, как говорили все знатоки-судьи, которые ее слушали. «Не обработан, но прекрасный
голос, надо обработать», говорили все. Но говорили это обыкновенно уже гораздо после
того, как замолкал ее голос. В то же время, когда звучал этот необработанный голос с
неправильными придыханиями и с усилиями переходов, даже знатоки-судьи ничего не
говорили, и только наслаждались этим необработанным голосом и только желали еще раз
услыхать его. В голосе ее была та девственная нетронутость, то незнание своих сил и та
необработанная еще бархатность, которые так соединялись с недостатками искусства пенья,
что, казалось, нельзя было ничего изменить в этом голосе, не испортив его.
«Что ж это такое? – подумал Николай, услыхав ее голос и широко раскрывая глаза. –
Что с ней сделалось? Как она поет нынче?» – подумал он. И вдруг весь мир для него
сосредоточился в ожидании следующей ноты, следующей фразы, и всё в мире сделалось
разделенным на три темпа: «Oh mio crudele affetto… [ О моя жестокая любовь…] Раз, два,
три… раз, два… три… раз… Oh mio crudele affetto… Раз, два, три… раз. Эх, жизнь наша