Page 171 - Хождение по мукам. Восемнадцатый год

партийцев… Беляков не свое сказал… Так говорят в армии, в партии. И Деникин, ох,
Деникин! Он припомнил, и сейчас во всю глубину жала пронзила его одна статеечка в
екатеринодарской белогвардейской газете – интервью с Деникиным: «Я думал: передо
мной лев, но лев оказался трусливой собакой, наряженной в львиную шкуру… Впрочем,
это меня не удивляет, – Сорокин был и остался малограмотным, ординарным казачьим
офицером в чине хорунжего». Ох, Деникин! Погоди… придет час… Пожалеешь.
Сорокин стискивал руки, скрипел зубами. Кинуться на фронт, увлечь всю армию,
опрокинуть, гнать, топтать конями офицеров, жечь с четырех концов станицы. Ворваться
в Екатеринодар… Приказать привести к себе Деникина, – взять его прямо с постели, в
подштанниках… «А что, не вы ли это, Антон Иванович, упражнялись в заметочках для
газеты насчет ординарного хорунжего? Он перед вами, почтеннейший… Теперь как же, –
ремни вам будем вырезать из спины или хватит с вас полторы тысячи шомполов?»

Сорокин стонал, отгоняя навязчивый бред мечтания… Действительность была темна,
неопределенна, тревожна, унизительна… Надо было решаться. Старый друг, начштаба,
сослужил ему сегодня последнюю службу… Сорокин подходил к окошку, куда легкий
ветер доносил горькое, сухое веяние полынных степей. Темно-багровая полоса утренней
зари, еще не светясь, проступила в мрачном небе. И снова виднелась лиловая громада
Машука… Сорокин усмехнулся: ну что ж, спасибо, Беляков… Ладно, – колебания,
нерешительность к черту… И в эту же ночь Сорокин решил «играть ва-банк».
В ближайшие дни Реввоенсовет Кавказской армии после долгих колебаний проголосовал
наконец наступление. Тылы перебрасывались в Святой Крест, армия сосредоточивалась
в Невинномысской, и оттуда предполагалось движение на Ставрополь и Астрахань,
чтобы войти в соприкосновение с Десятой армией, дравшейся под Царицыном. Это был
как раз тот план, который Дмитрий Жлоба привез из Царицына.
Взятие Ставрополя было поручено таманцам. Все пришло в движение, – тылы двинулись
на северо-восток, эшелоны – на северо-запад. Политруки и агитаторы рвали голосовые
связки, поднимая настроение в частях, бросая зажигающие лозунги. Начальники колонн
выехали на фронт. Пятигорск опустел. В нем оставалось только правительство – ЦИК
Черноморской республики и Сорокин со своим штабом и конвоем. В суматохе никто не
заметил, что правительство, в сущности, отдано на добрую волю главнокомандующему.

Вечером, возвращаясь домой в сопровождении вестового, Сорокин пустил коня крупной
рысью и, сворачивая от городского парка в гору, толкнул лошадью какого-то сутулого,
широкого человека в кожаной куртке. Тот покачнулся, схватился за бедро, где висел у
него наган. Сорокин гневно сдвинул брови и узнал Гымзу. Он должен был находиться на
фронте… Гымза снял руку с кобуры. Взгляд его полуприкрытых бровями глаз показался
странен… Такой взгляд был у Белякова при последнем разговоре… На темном, как
голенище, обритом лице Гымзы вдруг забелела узкая полоска зубов. У Сорокина
закатилось сердце, – и этот смеется!..

Он так стиснул шенкеля, что конь, храпнув, рванулся, унес главнокомандующего по
цокающему булыжнику наверх, где блеяло, трясло курдюками, возвращаясь с поля,
пахучее баранье стадо. Это было в ночь на тринадцатое октября. Сорокин вызвал к себе
начальника конвоя, и тот, оглядываясь на окно, сказал шепотом, что Гымза
действительно сегодня приехал в Пятигорск и предложил ЦИКу вызвать с фронта две
роты для охраны… «Дураку понятно, товарищ Сорокин, против кого эти меры…»
Когда над темным и заснувшим Пятигорском, над Машуком разгорелись во всю красоту
осенние звезды, конвойцы Сорокина тихо, без шума, вошли в квартиры председателя
ЦИКа Рубина, членов Власова и Дунаевского, члена Реввоенсовета Крайнего и
председателя Чека Рожанского, взяли их из постелей, вывели с приставленными к спине
штыками за город, за полотно железной дороги, и там, не приводя никаких оснований, –
расстреляли.
Сорокин стоял в это время на площадке своего вагона на станции Лермонтово. Он
слышал выстрелы, – пять ударов в ночной тишине. Затем послышалось тяжелое
дыхание, – подошел, облизывая губы, начальник конвоя. «Ну?» – спросил Сорокин.
«Ликвидированы», – ответил начальник конвоя и повторил фамилии убитых.
Поезд отошел. Теперь главнокомандующий на крыльях летел на фронт. Но быстрее его
летела весть о небывалом преступлении. Несколько коммунистов из краевого комитета,