Page 214 - Рассказы

ее. Барышня, дочь хороших родителей… А вот поди ж ты!
– Неужели придет?!
– Она-то? Побежит. Сначала, конечно, борьба с собой, колебания, слезы, но по мере
приближения назначенного часа роковые для нее слова: «Воздуходуев, Старомосковская,
семь» – эти роковые слова все громче и громче будут звучать в душе ее. Я вбил их, вколотил
в ее душу – и ничто, никакая сила не спасет эту девушку.
– Воздуходуев! Ты безжалостен.
– Что ж делать. Мне ее жаль, но… Я думаю, Господь Бог сделал из меня какое-то
орудие наказания и направляет это орудие против всех женщин. – Он горько, надтреснуто
засмеялся. – Аттила, бич Божий.
– Ты меня поражаешь! В чем же разгадка твоего такого страшного обаяния, такого
жуткого успеха у женщин?
– Отчасти наружность, – задумчиво прошептал он, поглаживая себя по впалой груди и
похлопывая по острым коленям. – Ну, лицо, конечно, взгляд.
– У тебя синее лицо, – заметил я с оттенком почтительного удивления.
– Да. Брюнет. Частое бритье. Иногда это даже надоедает.
– Бритье?
– Женщины.
– Воздуходуев!.. Ну не надо губить мою жену, ну пожалуйста.
– Тссс! Не будем говорить об этом. Мне самому тяжело. Постой, я принесу из столовой
другую бутылку. Эта суха, как блеск моих глаз.
Следующую бутылку пили молча. Я думал о своем неприветливом, суровом будущем,
о своей любимой жене, которую должен потерять, – и тоска щемила мое сердце.
Воздуходуев, не произнося ни слова, только поглядывал на меня да потирал свой синий
жесткий подбородок.
– Ах! – вздохнул я наконец. – Если бы я пользовался таким успехом…
Он странно поглядел на меня. Лицо его все мрачнело и мрачнело – с каждым выпитым
стаканом.
– Ты бы хотел пользоваться таким же успехом?
– Ну конечно!
– У женщин?
– Да.
– Не пожелал бы я тебе этого.
– Беспокойно?
Он выпил залпом стакан вина, со стуком поставил его на стол, придвинулся, положил
голову ко мне на грудь и после тяжелой паузы сказал совершенно неожиданно:
– Мой успех у женщин! Хоть бы одна собака посмотрела на меня! Хоть бы кухарка
какая-нибудь подарила меня любовью… Сколько я получил отказов! Сколько выдержал
насмешек, издевательств… Били меня. Одной я этак-то сообщил свой адрес, по
обыкновению гипнотизируя ее моим властным тоном, а она послушала меня, послушала да –
хлоп! А сам я этак вот назначу час, дам адрес и сижу дома, как дурак: а вдруг, мол, явится.
– Никто не является? – сочувственно спросил я.
– Никто. Ни одна собака. Ведь я давеча при тебе бодрился, всякие ужасы о себе
рассказывал, а ведь мне плакать хотелось. Я ведь и жене твоей успел шепнуть роковым
тоном «Старомосковская, семь, жду в десять». А она поглядела на меня да и говорит: «Дурак
вы, дурак, и уши холодные». Почему уши холодные? Не понимаю. Во всем этом есть
какая-то загадка… И душа у меня хорошая, и наружностью я не урод – а вот поди ж ты! Не
везет, умом меня тоже Бог не обидел. Наоборот, некоторые женщины находили меня даже
изысканно-умным, остроумным. Одна баронесса говорила, что сложен я замечательно –
прямо хоть сейчас лепи статую. Да что баронесса! Тут из-за меня две графини
перецарапались. Так одна все время говорила, что вы, мол, едва только прикоснетесь к руке –
я прямо умираю от какого-то жуткого, жгучего чувства страсти. А другая называла меня