Page 215 - Рассказы

«барсом». Барс, говорит, ты этакий. Ей-богу. И как странно: только что я с ней
познакомился, адреса даже своего не дал, а она сама вдруг: «Я, – говорит, – к вам приеду. Не
гоните меня! Я буду вашей рабой, слугой, на коленях за вами поползу…» Смешные они все.
Давеча и твоя жена. «От вас, – говорит, – исходит какой-то ток. У вас глаза холодные, и это
меня волнует…»
После долгих усилий я уловил-таки взгляд Воздуходуева. И снова читалось в этом
взгляде, что Воздуходуев уже устал от этого головокружительного успеха и что ему немного
жаль взбалмошных, безвольных, как мухи к меду, льнущих к нему женщин…
С некоторыми людьми вино делает чудеса.

Семь часов вечера

Иногда мы, большие, взрослые люди, бородатые, усатые, суровые, с печатью важности
на лице, вдруг ни с того, ни с сего становимся жалкими, беспомощными, готовыми
расплакаться от того, что мама уехала в гости, а нянька ушла со двора, оставив нас в
одиночестве в большой полутемной комнате.
Жалко нам себя, тоскливо до слез, и кажется нам, что мы одиноки и заброшены в этом
странно молчащем мире, ограниченном четырьмя сумрачными стенами.
Почему-то это бывает в сумерки праздничного дня, когда все домашние разбредаются в
гости или на прогулку, а вы остались один и долго сидите так, без всякого дела. Забившись в
темный угол комнаты и остановив пристальный взгляд на двух светло-серых
четырехугольниках окон, сидите вы с застывшими, как холодная лава, мыслями – тихий,
покорный и бесконечно одинокий.
Заметьте: в это время непременно где-то этажом выше робкие женские руки трогают
клавиши рояля, и вы вливаете свою застывшую грусть в эти неуверенные звуки, и эти
неуверенные звуки крепко сплетаются с вашей грустью. Мелодия почти не слышна. До вас
доносится только отчетливый аккомпанемент, и от этого одиночество еще больше. Оно,
впрочем, от всего больше – и от того, что улица за серыми окнами дремлет, молчаливая, и от
того, что улица вдруг оглашается недоступной вашему сердцу речью двух неведомых вам
пешеходов, отчетливо стучащих четырьмя ногами и двумя палками по заснувшим
тротуарным плитам:
«– …А что же Спирька на это сказал?
– Вот еще, стану я считаться с мнением Спирьки, этого дурака, который…»
И снова вы застываете, одинокий, так и не узнав, что сказал Спирька и почему с
мнением Спирьки не следует считаться? И никогда вы ничего больше не узнаете о
Спирьке… Кто он? Чиновник, клубный шулер или просто веснушчатый, краснорукий
гимназист выпускного класса?
Никому до вас нет дела. Интересы пешеходов поглощены Спирькой, все домашние
ушли, а любимая женщина, наверное, забыла и думать о вас.
Сидите вы, согнувшись калачиком в углу дивана, сбоку или сверху у квартирантов
робкие руки отбивают мерный, хватающий за сердце своей определенностью такт, а где-то
внизу проходит еще одна пара и оставляет в ваших мыслях она расплывающийся след, как от
брошенного в мертвую воду камня:
«– Нет, этого никогда не будет, Анисим Иваныч…
– Почему же не будет, Катенька? Очень даже обидно это от вас слышать…
– Если бы я еще не знала, что вас…» И прошли.
Роман, драма, фарс проплыл мимо вас, а вы в стороне, вы никому не нужны, о вас все
забыли… Жизнь идет стороной; вы почти как в могиле.
Конечно, можно встать, встряхнуться, надеть пальто, пойти к приятелю, вытащить его
и побродить по улицам, оставляя, в свою очередь, в чужих открытых окнах обрывки
волнующих вас слов:
«– Ты слишком мрачно глядишь на вещи.