Page 3 - Рассказы

что я имею дело с самым главным агентом.
– Здравствуйте, – сказал я. – Как живете-можете? (Общительность и светскость по
Сереже Зельцеру.)
– Ничего, – сказал молодой господин. – Вы наш новый служащий? Ого! Очень рад!
Мы дружески разговорились и даже не заметили, как в контору вошел человек средних
лет, схвативший молодого господина за плечо и резко крикнувший во все горло:
– Так-то вы, дьявольский дармоед, заготовляете реестра? Выгоню я вас, если будете
лодырничать!
Господин, принятый мною за главного агента, побледнел, опустил печально голову и
побрел за свой стол. А главный агент опустился в кресло, откинулся на спинку и стал
преважно расспрашивать меня о моих талантах и способностях.
«Дурак я, – думал я про себя. – Как я мог не разобрать раньше, что за птицы мои
предыдущие собеседники. Вот этот начальник – так начальник! Сразу уж видно!»
В это время в передней послышалась возня.
– Посмотрите, кто там, – попросил меня главный агент. Я выглянул в переднюю и
успокоительно сообщил:
– Какой-то плюгавый старичишка стягивает пальто. Плюгавый старичишка вошел и
закричал:
– Десятый час, а никто из вас ни черта не делает!! Будет ли когда-нибудь этому конец?!
Предыдущий важный начальник подскочил в кресле как мяч, а молодой господин,
названный им до того лодырем, предупредительно сообщил мне на ухо:
– Главный агент притащился. Так я начал свою службу.

* * *

Прослужил я год, все время самым постыдным образом плетясь в хвосте Сережи
Зельцера. Этот юноша получал 25 рублей в месяц, когда я получал 15, а когда и я
дослужился до 25 рублей – ему дали 40. Ненавидел я его, как какого-то отвратительного,
вымытого душистым мылом паука…
Шестнадцати лет я расстался со своей сонной транспортной конторой и уехал из
Севастополя (забыл сказать – это моя родина) на какие-то каменноугольные рудники. Это
место было наименее для меня подходящим, и потому, вероятно, я и очутился там по совету
своего опытного в житейских передрягах отца…
Это был самый грязный и глухой рудник в свете. Между осенью и другими временами
года разница заключалась лишь в том, что осенью грязь была там выше колен, а в другое
время – ниже.
И все обитатели этого места пили как сапожники, и я пил не хуже других. Население
было такое небольшое, что одно лицо имело целую уйму должностей и занятий. Повар
Кузьма был в то же время и подрядчиком и попечителем рудничной школы, фельдшер был
акушеркой, а когда я впервые пришел к известнейшему в тех краях парикмахеру, жена его
просила меня немного обождать, так как супруг ее пошел вставлять кому-то стекла, выбитые
шахтерами в прошлую ночь.
Эти шахтеры (углекопы) казались мне тоже престранным народом: будучи, большей
частью, беглыми с каторги, паспортов они не имели, и отсутствие этой непременной
принадлежности российского гражданина заливали с горестным видом и отчаянием в душе
целым морем водки.
Вся их жизнь имела такой вид, что рождались они для водки, работали и губили свое
здоровье непосильной работой – ради водки и отправлялись на тот свет при ближайшем
участии и помощи той же водки.
Однажды ехал я перед Рождеством с рудника в ближайшее село и видел ряд черных
тел, лежавших без движения на всем протяжении моего пути; попадались по двое, по трое
через каждые 20 шагов.