Page 394 - Рассказы

голову и подмигнул, предоставляя дальнейшее подвижному Мотыльку.
Мотылек сложил свое гуттаперчевое лицо в гармонику и пылко продолжал:
– А это: «Кругом – трава!» Трава, и больше ничего. Стоп. Точка. Но я чувствую аромат
этой травы, жужжание тысячи насекомых. Посмотрим дальше… «В избе – старушка». И
верно! А где же ей быть? Не скакать же по траве, как козленку. Не такие ее годы. И
действительно поэт тут же веско подкрепляет это соображение: «Скрипит едва». Кругом
пустыня, одинокая старость – какой это, в сущности, ужас! Что ей остается? Скрипеть!
Меценат опустил голову и закрыл рукой лицо с целью скрыть предательский смех, а
Куколка ясным взором восторженно оглядывал всю компанию и поддакивал:
– Да, да!.. Я вижу, вы поняли мой замысел.
– Мотылек! – сказал расставшийся окончательно со своей тоской Меценат. – Ты
должен устроить эти стихи в какой-нибудь журнал.
– Обязательно устрою. За такие стихи всякая редакция зубами схватится.
Новакович отвел Куколку в сторону и спросил шепотом:
– Ну, как вам нравится общество, в которое я вас ввел?
– Чудесное общество. Они все такие тонкие, понимающие…
– Еще не то будет. Вы коньяк пьете?
– Да… собственно, не пью…
– Ага! Ну, значит, выпьете. Анна Матвеевна! Надеюсь, икорка у вас на льду стояла?
– Для тебя еще буду на лед ставить!..
– Анна Матвеевна! Не забывайте, что я знал вашего папу.
– Врешь ты все, – проворчала скептическая старуха. – Он уж лет тридцать будет как
помер.
– Ну, что ж. А мне уже под пятьдесят. Вы не смотрите, что я такой моложавый. Это я в
спирту сохранялся. Боже, как быстро жизнь мчится! Как сейчас помню вашего отца…
Веселый был старик! Мы с ним часто рыбу удили…
– Да, неужто ж, верно, знал отца?! – зацепилась на удочку старуха. – Нешто ты тоже
зарайский?
– Я-то? Всю жизнь. Еще, помню, у вашего папы коровка была… серенькая такая…
– Бурая.
– Во-во. Серовато-бурая. Хорошее молоко давала. Старик часто меня угощал. «Сережа,
говорит, ты мне первый друг. Жалко, говорит, что моя дочка Анюта уже замуж вышла. А то
был бы ты мне зятем».
– Скажете тоже! – застыдилась Анна Матвеевна, расстилая на ковре скатерть.
У Новаковича была странная натура: он мог так нахально рассказывать о самых
невероятных вещах, способен был так просто и самоуверенно лгать, что одним своим тоном
мог поколебать недоверие самого скептического слушателя.
Почему-то из всей компании нянька Мецената отдавала предпочтение именно
Новаковичу и даже изредка высыпала ему в карман целую сахарницу колотого сахару,
который он ел, уверяя всех, что сахар придает крепость костям.
Приятелям он рассказывал:
– Отчего я такой сильный? Исключительно от сахару Да еще сырую морковь ем, как
заяц. Поэтому медный пятак мне согнуть в трубку ничего не стоит.
– Ну, вот тебе пятак – согни его.
– Зачем же его портить, – хладнокровно говорил Новакович, опуская пятак в карман, –
он мне на трамвай пригодится.
– Экий ты, братец. Ну, вот тебе еще пятак – согни.
– Вот спасибо. На первый пятак я проеду только туда, а на второй смогу вернуться
обратно.
И второй пятак находил упокоение вместе с первым в широком кармане студенческих
брюк Новаковича.
Куколка сидел притихший, широко раскрытыми глазами глядя на приготовления к