Page 295 - Донские рассказы
P. 295

I
                С тех пор как на слободские игрища стали приходить парни из станицы (а случилось это
                осенью, после обмолота хлебов), Семка увидел, что Маринка сразу к нему охладела.
                Словно никогда и не крутили они промеж себя любовь, словно и не она, Маринка,
                подарила Семке кисет голубого сатина с зеленой собственноручной вышивкой по краям
                и с розовыми буквами, целомудренно сиявшими на всех четырех углах этого роскошного
                подарка. И когда доставал Семка кисет и, слюнявя клочок «Крестьянской газеты»,
                сворачивал подобие козьей ножки, не эти ли чудесные, мерцавшие розовым огнем буквы
                наивно уверяли его в любви? А теперь как будто поблекла небесная лазурь сатинового
                кисета, увяли пожелтевшие узоры вышивки, и буквы К-Л-Т-Д… уверявшие от лица
                Маринки: «кого люблю – тому дарю», глядели на Семку с ехидным лукавством,
                напоминая обладателю об утраченном счастье. Даже самосад, покоившийся внутри
                кисета, казался Семке забористей и приобрел почему-то горьковатый, щиплющий
                привкус.
                Причина, повлекшая к преждевременному разрыву любовных отношений с Маринкой,
                вытекала прямо из калош.
                Семка заметил это в воскресенье, когда на игрища в первый раз пришли станичные
                парни. Один из них, Гришка, по прозвищу «Мокроусый», был с гармошкой немецкого
                строя, в пухлых галифе с лампасами и в сапогах, на которых немеркнущим глянцем
                сияли новые калоши.

                Вот с этих-то калош весь вечер не сводила Маринка восхищенного взгляда, а Семка,
                позабытый и жалкий, просидел в углу до конца игрищ и оттуда с кривой дрожащей
                улыбкой глядел не на Маринку, разрумяненную танцами, не на судорогу, поводившую
                губу гармониста, а на пару Тришкиных калош, добросовестно вышлепывающих по
                грязному полу замысловатые фигуры.

                У Семки на будни и праздники одни вязаные чувяки да рваные штаны. Материя от
                ветхости не держит латок, нитки пробредают, и из прорех высматривает смуглое до
                черноты Семкино тело. Через это и получилось так, что после игрищ пошел провожать
                Маринку Гришка, а Семка вышел последним из накуренной хаты и, прижимаясь к
                плетням, намокшим росою, побрел к Маринкиному двору.
   290   291   292   293   294   295   296   297   298   299   300