Page 303 - Донские рассказы

белогрудый стрепет в осилке. Ноги послушно несут к лавкам, в голове, затуманенной
хмелем, одна лишь мысль: «Надену и мимо Маришкиного двора; пущай смотрит, стерва.
Не одному Гришке калоши иметь!..»
Купец мягко перегнулся через прилавок.

– Чего прикажете, молодой человек?
– А мне бы эти… как их… калоши!..

Семка старается обуздать свой голос, но звуки ползут из горла чудовищно громкие,
несуразные. Семка чувствует, что на него смотрят и останавливаются идущие мимо
люди.

– Вам какой номер прикажете?.. – слышит он откуда-то издалека тусклый голос и
напрягает легкие, чтобы его слышали.

– Мне без номера… Чистые калоши подавай!..
Маленькие заплывшие глазки купца словно масло Семке на сердце льют. Голос
вежливый, ласковый, так никто никогда не говорил с ним, и от этого Семка растроган
почти до слез.

– Друг!.. Уважь мне калоши, только без номера. Я заплачу… Лишь бы были чистые, без
номеров…
Семка не видит ехидной улыбки, тлеющей в глазах купца.

– Вам сапожки бы надо, на голых ногах кто же калоши носит? Зайдите вот сюда –
примерьте. Товарец – что-нибудь особенное!.. Роскошные сапоги!..

Как сквозь сон Семка чувствует чьи-то услужливые руки, помогающие ему надеть
пахучие яловочные сапоги. Потом за брезентовой ширмочкой на голое тело ему со
скрипом напяливают колючие суконные штаны и длиннополый пиджак. Лохмотья
Семкины приказчик брезгливо заворачивает в газету и сует ему под мышку, а Семка
качается, обнимает круглую спину приказчика и смеется счастливым, беспричинным
смехом.
– Сюртучком будете довольны… Настоящее суконцо, довоенное…

Глаза ласкают Семку, и голос, каким за всю жизнь никто никогда не говорил с ним, без
мыла ползет в душу:

– Разрешите и фуражечку примерить?
Семка плачет слезами счастья и подставляет голову.

– Братцы!.. Да я хоть в могилу!.. Деньги – прах их побери!.. Калоши мне дороже…
Получай!..

Из Семкиного кулака на пол мягко шлепаются скомканные, влажные от пота кредитки.
Купец быстренько подбирает их, стучит в ящике медью и с шестидесяти рублей сует
Семке в карман сдачу – зеленый полтинник и две сверкающие медные копейки.
Изъеденный молью пышный картуз нахлобучивают Семке на голову, и глаза, до этого
ласковые и приветливые, сверлят Семку острыми буравчиками. Голос грубо рявкает над
самым ухом:
– Пошел к черту, сукин сын! Пьяная сопля! Живо!..

Кто-то поддает сзади коленом, и Семка с застывшей пьяной улыбкой летит из-за
прилавка и мешковато падает в грязь. Трудно поднялся, рот раскрыл в похабном
ругательстве, но вдруг прямо перед собой увидал Маринку, под праздничным платочком
смеющиеся глаза и щеки, блестящие от огуречной помады.
Как в мутном тумане, бродил с нею по рынку, на последний полтинник купил угощенье –
ослизлых конфет, где-то падал и больно ушибся, но помнил твердо, что все время на него