Page 4 - Грамматика любви

сухими пчелами, которые щелкали под ногами. Пчелами была усыпана и гостиная,
совершенно пустая. Пройдя ее и еще какую-то сумрачную комнату с лежанкой, молодой
человек остановился возле низенькой двери и вынул из кармана брюк большой ключ. С
трудом повернув его в ржавой замочной скважине, он распахнул дверь, что-то
пробормотал, — и Ивлев увидел каморку в два окна; у одной стены ее стояла железная голая
койка, у другой — два книжных шкапчика из карельской березы.
— Это и есть библиотека? — спросил Ивлев, подходя к одному из них.
И молодой человек, поспешив ответить утвердительно, помог ему растворить шкапчик
и жадно стал следить за его руками.
Престранные книги составляли эту библиотеку! Раскрывал Ивлев толстые переплеты,
отворачивал шершавую серую страницу и читал: «Заклятое урочище»… «Утренняя звезда и
ночные демоны»… «Размышления о таинствах мироздания»… «Чудесное путешествие в
волшебный край»… «Новейший сонник»… А руки все-таки слегка дрожали. Так вот чем
питалась та одинокая душа, что навсегда затворилась от мира в этой каморке и еще так
недавно ушла из нее… Но, может быть, она, эта душа, и впрямь не совсем была безумна?
«Есть бытие, — вспомнил Ивлев стихи Боратынского, — есть бытие, но именем каким его
назвать? Ни сон оно, ни бденье, — меж них оно, и в человеке им с безумием граничит
разуменье…» Расчистило на западе, золото глядело оттуда из-за красивых лиловых облаков
и странно озаряло этот бедный приют любви, любви непонятной, в какое-то экстатическое
житие превратившей целую человеческую жизнь, которой, может, надлежало быть самой
обыденной жизнью, не случись какой-то загадочной в своем обаянии Лушки…
Взяв из-под койки скамеечку, Ивлев сел перед шкапом и вынул папиросы, незаметно
оглядывая и запоминая комнату.
— Вы курите? — спросил он молодого человека, стоявшего над ним.
Тот опять покраснел.
— Курю, — пробормотал он и пытался улыбнуться. — То есть не то, что курю, скорее
балуюсь… А впрочем, позвольте, очень благодарен вам.
И, неловко взяв папиросу, закурил дрожащими руками, отошел к подоконнику и сел на
него, загораживая желтый свет зари.
— А это что? — спросил Ивлев, наклоняясь к средней полке, на которой лежала только
одна очень маленькая книжечка, похожая на молитвенник, и стояла шкатулка, углы которой
были обделаны в серебро, потемневшее от времени.
— Это так… В этой шкатулке ожерелье покойной матушки, — запнувшись, но стараясь
говорить небрежно, ответил молодой человек.
— Можно взглянуть?
— Пожалуйста… хотя оно ведь очень простое… вам не может быть интересно…
И, открыв шкатулку, Ивлев увидел заношенный шнурок, снизку дешевеньких голубых
шариков, похожих на каменные. И такое волнение овладело им при взгляде на эти шарики,
некогда лежавшие на шее той, которой суждено было быть столь любимой и чей смутный
образ уже не мог не быть прекрасным, что зарябило в глазах от сердцебиения.
Насмотревшись, Ивлев осторожно поставил шкатулку на место; потом взялся за книжечку.
Это была крохотная, прелестно изданная сто лет тому назад «Грамматика любви, или
искусство любить и быть взаимно любимым».
— Эту книжку я, к сожалению, не могу продать, — с трудом проговорил молодой
человек. — Она очень дорогая… они даже под подушку ее себе клали…
— Но, может быть, вы позволите хоть посмотреть ее? — сказал Ивлев.
— Пожалуйста, — прошептал молодой человек.
И, превозмогая неловкость, смутно томясь его пристальным взглядом, Ивлев стал
медленно перелистывать «Грамматику любви». Она вся делилась на маленькие главы: «О
красоте, о сердце, об уме, о знаках любовных, о нападении и защищении, о размолвке и
примирении, о любви платонической»… Каждая глава состояла из коротеньких, изящных,
порою очень тонких сентенций, и некоторые из них были деликатно отмечены пером,