Page 266 - Живые и мертвые

мертвый. Малинин сразу, как только стал щупать, наткнулся на его неживую руку с
торчавшими, как сучья, холодными пальцами.
– Кто богу душу отдал? – спросил Малинин.
И Караулов, услышав его голос, обрадованно обернулся.
– Все думал, хотя бы вы очнулись! – сказал он и, покривись, двумя руками подвинул
свою ногу.
– Кто это? – снова спросил Малинин, не шевелясь и глазами показывая на лежавшего
рядом мертвого.
– Гришаев, – сказал Караулов. – Клали – живой был.
Гришаев был тот самый раненный в живот молоденький солдат, что там, в сарае, все
стонал и жаловался, что ему не дают пить. Теперь он лежал холодный, мертвый, тяжело
упираясь спиной в плечо Малинину. И Малинин вспомнил о себе, как в ноябре, еще при
отступлении, он прилег поспать на пол в нетопленной, ледяной риге. Когда он лег, то сперва
мерз и сквозь сон от холода сам не мог понять, спит или нет. А потом почувствовал, что ему
тепло, и заснул, а когда проснулся, то увидел, что два бойца – один из них этот вот,
Гришаев, – тесно облегли его с двух сторон и, заворотив полушубки, накрыли полами, чтобы
он мог выспаться перед боем.
– Когда тебя ранили, Караулов?
– Самым утром, – нахмурился Караулов. – Машины, что ночью фашисты в поле
побросали, пошел смотреть; притаился один гад – из кабины гранаты кинул.
– А много машин взяли?
– Много, по всему полю раскиданы. Не знаю сколько. При мне еще считали…
– Что же, вас во втором эшелоне оставили?
– Зачем во втором эшелоне? Как раз нас на сани грузили, а Баглюк пришел приказ на
наступление давать.
– Значит, живой Баглюк?
– Живой.
– А Рябченко?
– Тоже живой, только совсем помороженный.
– А сколько же раненых повезли? Только на трех санях? – озабоченно спросил
Малинин, прикинув, сколько людей уже лежало в сарае, да потом еще бой был…
– Почему на трех? – сказал Караулов. – Впереди еще двое саней, двадцать людей везем.
А легкие сами на обогревательный пункт пошли в ту деревню, куда комдив приезжал.
Малинин от мысли о других раненых снова вспомнил о собственной боли и,
прислушиваясь к ней, закрыл глаза.
– Может, закурите? – спросил Караулов. – Я сверну.
– Не хочу, – ответил Малинин, чувствуя во рту тяжелый, металлический вкус
подступающей тошноты. – Сколько едем?
– Часа четыре, – сказал Караулов. – Командующий армией по дороге встретился, давно,
еще вначале. Подошел, спрашивал, кто такие, из какой части, но вы без сознания были.
Веселый! Говорит, дела хорошие! Выздоравливайте, под Смоленском встретимся!
«Хорошо, кабы так!» – подумал про себя Малинин, а вслух спросил, на чем же он ехал,
командующий, по такому снегу.
– На полуторке, в кабине. Как раз его полуторка забурилась. Подошел к нам, пока ее
вытаскивали.
Караулов замолчал, а Малинин, хотя его и порадовал рассказ Караулова о встрече с
командующим, тяжело подумал, что до Смоленска еще ой как далеко. Сказать – не сделать.
А за Смоленском еще сотни верст, и все наша земля, и все отданная, и миллионы людей на
ней. А поди верни ее!
Может быть, в его чувствах сейчас играли роль собственная тяжелая рана и
неуверенность, сумеет ли он снова вернуться на войну, но главным был все же сложившийся
за большую и трудную жизнь трезвый взгляд на вещи: за что ни возьмись – все труд, все не