Page 3 - На западном фронте без перемен

— Да, вчера у нас были большие потери...
Затем он заглянул в котел:

— А фасоль, кажется, неплохая.
Помидор кивнул:

— Со смальцем и с говядиной.
Лейтенант посмотрел на нас. Он понял, о чем мы думаем. Он вообще многое понимал, — ведь
он сам вышел из нашей среды: в роту он пришел унтер-офицером. Он еще раз приподнял
крышку котла и понюхал. Уходя, он сказал:
— Принесите и мне тарелочку. А порции раздать на всех. Зачем добру пропадать.

Физиономия Помидора приняла глупое выражение. Тьяден приплясывал вокруг него:
— Ничего, тебя от этого не убудет! Воображает, будто он ведает всей интендантской службой.
А теперь начинай, старая крыса, да смотри не просчитайся!..
— Сгинь, висельник! — прошипел Помидор. Он готов был лопнуть от злости; все
происшедшее не укладывалось в его голове, он не понимал, что творится на белом свете. И
как будто желая показать, что теперь ему все едино, он сам роздал еще по полфунта
искусственного меду на брата.
День сегодня и в самом деле выдался хороший. Даже почта пришла; почти каждый получил
по нескольку писем и газет. Теперь мы не спеша бредем на луг за бараками. Кропп несет под
мышкой круглую крышку от бочки с маргарином.
На правом краю луга выстроена большая солдатская уборная — добротно срубленное
строение под крышей. Впрочем, она представляет интерес разве что для новобранцев,
которые еще не научились из всего извлекать пользу. Для себя мы ищем кое-что получше.
Дело в том, что на лугу там и сям стоят одиночные кабины, предназначенные для той же цели.
Это четырехугольные ящики, опрятные, сплошь сколоченные из досок, закрытые со всех
сторон, с великолепным, очень удобным сиденьем. Сбоку у них есть ручки, так что кабины
можно переносить.

Мы сдвигаем три кабины вместе, ставим их в кружок и неторопливо рассаживаемся. Раньше
чем через два часа мы со своих мест не поднимемся.

Я до сих пор помню, как стеснялись мы на первых порах, когда новобранцами жили в
казармах и нам впервые пришлось пользоваться общей уборной. Дверей там нет, двадцать
человек сидят рядком, как в трамвае. Их можно окинуть одним взглядом, — ведь солдат
всегда должен быть под наблюдением.
С тех пор мы научились преодолевать не только свою стыдливость, но и многое другое. Со
временем мы привыкли еще и не к таким вещам.
Здесь, на свежем воздухе, это занятие доставляет нам истинное наслаждение. Не знаю, почему
мы раньше стеснялись говорить об этих отправлениях, — ведь они так же естественны, как еда
и питье. Быть может, о них и не стоило бы особенно распространяться, если бы они не играли
в нашей жизни столь существенную роль и если их естественность не была бы для нас в
новинку, — именно для нас, потому что для других она всегда была очевидной истиной.
Для солдата желудок и пищеварение составляют особую сферу, которая ему ближе, чем всем
остальным людям. Его словарный запас на три четверти заимствован из этой сферы, и именно
здесь солдат находит те краски, с помощью которых он умеет так сочно и самобытно выразить
и величайшую радость и глубочайшее возмущение. Ни на каком другом наречии нельзя
выразиться более кратко и ясно. Когда мы вернемся домой, наши домашние и наши учителя
будут здорово удивлены, но что поделаешь, — здесь на этом языке говорят все.
Для нас все эти функции организма вновь приобрели свой невинный характер в силу того, что
мы поневоле отправляем их публично. Более того: мы настолько отвыкли видеть, в этом нечто
зазорное, что возможность справить свои дела в уютной обстановке расценивается у нас, я бы
сказал, так же высоко, как красиво проведенная комбинация в скате с верными шансами на
выигрыш. Недаром в немецком языке возникло выражение «новости из отхожих мест»,