Page 138 - Рассказы

душевным. Живи, сын мой, плачь и приплясывай. Не бойся, что будешь языком сковородки
лизать на том свете, потому что ты уже здесь, на этом свете, получишь сполна и рай и ад.–
Поп говорил громко, лицо его пылало, он вспотел.– Ты пришел узнать: во что верить? Ты
правильно догадался: у верующих душа не болит. Но во что верить? Верь в Жизнь. Чем все
это кончится, не знаю. Куда все устремилось, тоже не знаю. Но мне крайне интересно бежать
со всеми вместе, а если удастся, то и обогнать других… Зло? Ну – зло. Если мне кто-нибудь
в этом великолепном соревновании сделает бяку в виде подножки, я поднимусь и дам в
рыло. Никаких – "подставь правую". Дам в рыло, и баста.
– А если у него кулак здоровей?
– Значит, такая моя доля – за ним бежать.
– А куда бежать-то?
– На кудыкину гору. Какая тебе разница – куда? Все в одну сторону – добрые и злые.
– Что-то я не чувствую, чтобы я устремлялся куда-нибудь,– сказал Максим.
– Значит, слаб в коленках. Паралитик. Значит, доля такая – скулить на месте.
Максим стиснул зубы… Вьелся горячим злым взглядом в попа.
– За что же мне доля такая несчастная?
– Слаб. Слаб, как… вареный петух. Не вращай глазами.
– Попяра!.. А если я счас, например, тебе дам разок по лбу, то как?
Поп громко, густо – при больных-то легких! – расхохотался.
– Видишь! – показал он свою ручищу. – Надежная: произойдет естественный отбор.
– А я ружье принесу.
– А тебя расстреляют. Ты это знаешь, поэтому ружье не принесешь, ибо ты слаб.
– Ну – ножом пырну. Я могу.
– Получишь пять лет. У меня поболит с месяц и заживет. Ты будешь пять лет тянуть.
– Хорошо, тогда почему же у тебя у самого душа болит?
– Я болен, друг мой. Я пробежал только половину дистанции и захромал. Налей.
Максим налил.
– Ты самолетом летал? – спросил поп.
– Летал. Много раз.
– А я летел вот сюда первый раз. Грандиозно! Когда я садился в него, я думал: если
этот летающий барак навернется, значит, так надо; Жалеть и трусить не буду. Прекрасно
чувствовал себя всю дорогу! А когда он меня оторвал от земли и понес, я даже погладил по
боку – молодец. В самолет верую. Вообще в жизни много справедливого. Вот жалеют:
Есенин мало прожил. Ровно – с песню. Будь она, эта песня, длинней, она не была бы такой
щемящей. Длинных песен не бывает.
– А у вас в церкви… как заведут…
– У нас не песня, у нас – стон. Нет, Есенин… Здесь прожито как раз с песню. Любишь
Есенина?
– Люблю.
– Споем?
– Я не умею.
– Слегка поддерживай, только не мешай.
– И поп загудел про клен заледенелый, да так грустно и умно как-то загудел, что и
правда защемило в груди. На словах "ах, и сам я нынче чтой-то стал нестойкий" поп ударил
кулаком в столешницу и заплакал и затряс гривой.
– Милый, милый!.. Любил крестьянина!.. Жалел! Милый!.. А я тебя люблю.
Справедливо? Справедливо. Поздно? Поздно…
Максим чувствовал, что он тоже начинает любить попа.
– Отец! Отец… Слушай сюда!
– Не хочу! – плакал поп.
– Слушай сюда, колода!
– Не хочу! Ты слаб в коленках…