Page 4 - Рассказы

тронул ее за плечо:
– Спокойной… простите, наоборот, – неспокойной ночушки.
Циркачка тоже улыбалась:
– До свидания.
"Не красавица, но очень, очень миловидная,– подумал Чередниченко.Эти усики на
губе, черт их возьми).. пушочек такой… в этом что-то есть. Говорят -темпераментные".
Чередниченко вышел на улицу, долго шел какими-то полутемными переулками –
наугад. Усмехался, довольный. "Лихо работаешь, мужик,– думал о себе.Раз-два – и в дамки".
Потом, когда вышел на освещенную улицу, когда вдосталь налюбовался собой, своей
решительностью (она просто изумила его сегодня, эта решительность), он вдруг ни с того ни
с сего подумал: "Да, но как-то все ужасно легко получилось. Как-то уж очень… Черт ее
знает, конечно, но не оказаться бы в дурацком положении. Может, она у них на самом
плохом счету, может, ее… это… того… Не узнал ничего, полетел сватать. Хоть бы узнал
сперва!" С одной стороны, его обрадовало, что он с таким блеском сработал, с другой…
очень вдруг обеспокоила легкость, с какой завоевалось сердце женщины. То обстоятельство,
что он, оказывается, умеет действовать, если потребуется, навело его на мысль: а не лучше
ли – с такой-то напористостью – развернуться у себя дома? Ведь есть же и там женщины…
не циркачки. Есть одна учительница, вдова, красавица, степенная, на хорошем счету.
Почему, спрашивается, так же вот не прийти к ней вечерком и не выложить все напрямик,
как сегодня? Ведь думал он об этой учительнице, думал, но страшился. А чего страшился?
Чего страшиться-то?
"Так-так-так…– Чередниченко прошел вдоль приморской улицы до конца, до порта,
повернул назад. Хуже нет, когда в душу вкралось сомнение! Тем-то, видно, и отличаются
истинно сильные люди: они не знают сомнений. Чередниченко грызло сомнение.– Скрыть,
что она циркачка, конечно, можно, только… А характер-то куда деваешь? Его же не
скроешь. Замашки-то циркаческие, они же останутся. Ведь он у нее уже сложился,
характер,совершенно определенный, далекий от семейных забот, от материнства, от уюта.
Ну, обману я людей, скажу, что она была, допустим, администраторша в гостинице… Но
себя-то я не обману! На кой черт себя-то обманывать?! Ведь она, эта преподобная Ева,
столько, наверно, видела-перевидела этих Адамов, сколько я в уме не перебрал баб за всю
жизнь. Она, наверно, давала жизни… с этим своим пушком на губе.– Уже теперь не
сомнение, а раскаяние и злость терзали Чередниченко. Он ходил вдоль приморской улицы,
сжав кулаки в карманах пиджака, долго ходил, не глазел на встречных женщин, весь ушел в
думы. "Так, так, так… Значит, обрадовался – сразу покорил! А она, наверно, счас богу
молится: нашелся один дурак, замуж взять хочет. А то – будь она на хорошемто счету – не
нашелся бы никто до двадцати шести лет! Эка… Вывез Николай Петрович царевну из-за
синих морей, елки зеленые! Все с ней: "поматросил да бросил", а один долдон в жены себе
определил. А потом выяснится, что она рожать не может. Или хуже: переспит с кем-нибудь,
забеременеет, а скажет – от меня. И нечего ее винить, у нее это как алкоголизм: потребность
выработалась – обновлять ощущения. А начни потом разводиться, она потребует полдома…
Иди доказывай потом судьям, что я ее… с канатов снял. Можно сказать, разгреб кучу-мала и
извлек из-под самого низа… сильно помятую драгоценность,Опять вспомнилась
Чередниченко вдовая учительница в их городке… И он чуть не взялся за голову: каких
глупостей мог наворотить! Ведь вывез бы я эту Еву домой, вывез, она бы мне там устроила
парочку концертов, и тогда – завязывай глаза от стыда и беги на край света. Насмешил бы я
городок, ай, насмешил! Да приехай ты домой, дурак ты фаршированный, возьми такую же
бутылочку винца или лучше коньяку, хороших конфет и иди к учительнице. Поговори
обстоятельно, тем более она тебя знает, что ты не трепач какой-нибудь, не забулдыга, а на
хорошем счету… Поговори с человеком. Ведь умеешь! Ведь скоро диплом в карман
положишь – чего же ждатьто? Страдатель, елки зеленые!"
Опять долго не мог заснуть Чередниченко – думал о вдовой учительнице. Мысленно
жил уже семейной жизнью… Приходил с работы, говорил весело: "Мать-порубать!" Так