Page 55 - Рассказы

"Нет, в курносенькой что-то есть,– думал Солодовников.– Определенно что-то есть. Но
пожалуй, слишком уж серьезно к себе относится – это при том, что неутомимая хохотушка.
Бережет себя… Так – раззадорить можно, но не больше того. Нет, не больше".

Мастер

Жил-был в селе Чебровка Семка Рысь, забулдыга, но непревзойденный столяр.
Длинный, худой, носатый – совсем не богатырь на вид. Но вот Семка снимает рубаху,
остается в одной майке, выгоревшей на солнце… И тогда-то, когда он, поигрывая
топориком, весело лается с бригадиром, тогда-то видна вся устрашающая сила и мощь
Семки. Она – в руках… Руки у Семки не комкастые, не бугристые, они ровные от плеча до
кисти, толстые, словно литые. Красивые руки. Топорик в них – игрушечный. Кажется, не
знать таким рукам усталости, и Семка так, для куража, орет:
– Что мы тебе, машины? Тогда иди заведи меня – я заглох. Но подходи осторожней –
лягаюсь!
Семка не злой человек. Но ему, как он говорит, "остолбенело все на свете", и он
транжирит свои "лошадиные силы" на что угодно: поорать, позубоскалить, нашкодить
где-нибудь,– милое дело. Временами он крепко пьет. Правда, полтора года в рот не брал,
потом заскучал и снова стал поддавать.
– Зачем же, Семка? – спрашивали.
– Затем, что так – хоть какой-то смысл есть, Я вот нарежусь, так? И неделю хожу –
вроде виноватый перед вами. Меня не тянет как-нибудь насолить вам, я тогда лучше про вас
про всех думаю. Думаю, что вы лучше меня. А вот не пил полтора года, так насмотрелся на
вас… Тьфу! И потом: я же не валяюсь каждый день под бочкой.
Пьяным он безобразен не бывал, не оскорблял жену – просто не замечал ее.
– Погоди, Семка, на запой наладишься,– стращали его.– Они все так, запойники-то:
месяц не пьют, два, три, а потом все до нитки с себя спускают. Дождешься.
– Ну так, ладно,– рассуждал Семка,– я пью, вы – нет. Что вы такого особенного
сделали, что вам честь и хвала? Работаю я наравне с вами, дети у меня обуты-одеты, я не
ворую, как некоторые…
– У тебя же золотые руки! Ты бы мог знаешь как жить!.. Ты бы как сыр в масле
катался, если бы не пил-то.
– А я не хочу как сыр в масле. Склизко.
Он, правда, из дома ничего не пропивал, всю зарплату отдавал семье. Пил на то, что
зарабатывал слева. Он мог такой шкаф "изладить", что у людей глаза разбегались.
Приезжали издалека, просили сделать, платили большие деньги. Его даже писатель один,
который отдыхал летом в Чебровке, возил с собой в областной центр, и он ему там
оборудовал кабинет… Кабинет они оба додумались "подогнать" под деревенскую избу
(писатель был из деревни, тосковал по родному).
– Во, дурные деньги-то! – изумлялись односельчане, когда Семка рассказывал, какую
они избу уделали в современном городском доме.Шешнадцатый век!
– На паркет настелили плах, обстругали их, и все – даже не покрасили. Стол – тоже из
досок сколотили, вдоль стен – лавки, в углу – лежак. На лежаке никаких матрасов, никаких
одеял… Лежит кошма и тулуп, и все. Потолок паяльной лампой закоптили – вроде
по-черному топится. Стены горбылем обшили… Шешнадцатый век,– задумчиво говорил
Семка.– Он мне рисунки показывал, я все по рисункам делал.
Когда Семка жил у писателя в городе, он не пил, читал разные книги про старину,
рассматривал старые иконы, прялки… Этого добра у писателя было навалом.
В то же лето, как побывал Семка в городе, он стал приглядываться к церковке, которая
стояла в деревне Талице, что в трех верстах от Чебровки. Церковка была эакрыта давно.
Каменная, небольшая, она открывалась взору вдруг, сразу за откосом, который огибала
дорога в Талицу… По каким-то соображениям те давние люди не поставили ее на