Page 90 - Зона

И дальше, в наступившей тишине:
…Весь мир голодных и рабов…

Он вдруг странно преобразился. Сейчас это был деревенский мужик, таинственный и
хитрый, как его недавние предки. Лицо его казалось отрешенным и грубым. Глаза были
полузакрыты.
Внезапно его поддержали. Сначала один неуверенный голос, потом второй и третий. И
вот я уже слышу нестройный распадающийся хор:

…Кипит наш разум возмущенный,На смертный бой идти готов..

Множество лиц слилось в одно дрожащее пятно. Артисты на сцене замерли. Лебедева
сжимала руками виски. Хуриев размахивал шомполом. На губах вождя революции
застыла странная мечтательная улыбка…

…Весь мир насилья мы разрушимДо основанья, а затем…
Вдруг у меня болезненно сжалось горло. Впервые я был частью моей особенной,
небывалой страны. Я целиком состоял из жестокости, голода, памяти, злобы… От слез я
на минуту потерял зрение. Не думаю, чтобы кто-то это заметил…

А потом все стихло. Последний куплет дотянули одинокие, смущенные голоса.
– Представление окончено, – сказал Хуриев.

Опрокидывая скамейки, заключенные направились к выходу.
Полагаю, наше сочинение близится к финалу.

Остался последний кусок страниц на двадцать.
Еще кое-что я сознательно решил не включать.

Я решил пренебречь самыми дикими, кровавыми и чудовищными эпизодами лагерной
жизни. Мне кажется, они выглядели бы спекулятивно.

Эффект заключался бы не в художественной ткани, а в самом материале.
Я пишу – не физиологические очерки. Я вообще пишу не о тюрьме и зеках. Мне бы
хотелось написать о жизни и людях. И не в кунсткамеру я приглашаю своих
читателей.
Разумеется, я мог нагородить бог знает что.

Я знал человека, который вытатуировал у себя на лбу: «Раб МВД». После чего был
натурально скальпирован двумя тюремными лекарями. Я видел массовые оргии
лесбиянок на крыше барака. Видел, как насиловали овцу. (Для удобства рецидивист
Шушаня сунул ее задние ноги в кирзовые прохаря.) Я был на свадьбе лагерных
педерастов и даже крикнул: «Горько».

Еще раз говорю, меня интересует жизнь, а не тюрьма. И – люди, а не монстры.
И меня абсолютно не привлекают лавры, со временного Вергилия. (При всей моей
любви к Шаламову.) Достаточно того, что я работал экскурсоводом в Пушкинском
заповеднике…

Недавно злющий Генис мне сказал:
– Ты все боишься, чтобы не получилось как у Шаламова. Не бойся. Не получится…

Я понимаю, это так, мягкая дружеская ирония И все-таки зачем же переписывать
Шаламова. Или даже Толстого вместе с Пушкиным, Лермонтовым, Ржевским?..
Зачем перекраивать Александра Дюма, как это сделал Фицджеральд? «Великий
Гетсби» – замечательная книга. И все-таки я предпочитаю «Графа Монте-Кристо»…