Page 4 - Муму

и визгом, а куда мчат – бог весть! Занятия Герасима по новой его

должности казались ему шуткой после тяжких крестьянских работ;
в полчаса все у него было готово, и он опять то останавливался посреди
двора и глядел, разинув рот, на всех проходящих, как бы желая добиться от
них разрешения загадочного своего положения, то вдруг уходил куда-
нибудь в уголок и, далеко швырнув метлу и лопату, бросался на землю
лицом и целые часы лежал на груди неподвижно, как пойманный зверь. Но
ко всему привыкает человек, и Герасим привык наконец к городскому
житью. Дела у него было немного: вся обязанность его состояла в том,
чтобы двор содержать в чистоте, два раза в день привезти бочку с водой,
натаскать и наколоть дров для кухни и дома да чужих не пускать и по
ночам караулить. И надо сказать, усердно исполнял он свою обязанность:
на дворе у него никогда ни щепок не валялось, ни copy; застрянет ли в
грязную пору где-нибудь с бочкой отданная под его начальство разбитая
кляча-водовозка, он только двинет плечом – и не только телегу, самое
лошадь спихнет с места; дрова ли примется он колоть, топор так и звенит у
него, как стекло, и летят во все стороны осколки и поленья; а что насчет

чужих, так после того, как он однажды ночью, поймав двух воров, стукнул
их друг о дружку лбами, да так стукнул, что хоть в полицию их потом не
[6]
веди, все в околотке очень стали уважать его; даже днем проходившие,
вовсе уже не мошенники, а просто незнакомые люди, при виде грозного
дворника отмахивались и кричали на него, как будто он мог слышать их
крики. Со всей остальной челядью Герасим находился в отношениях не то
чтобы приятельских, – они его побаивались, – а коротких; он считал их за
своих. Они с ним объяснялись знаками, и он их понимал, в точности
исполнял все приказания, но права свои тоже знал, и уже никто не смел

садиться на его место в застолице. Вообще Герасим был нрава строгого и
серьезного, любил во всем порядок; даже петухи при нем не смели
драться, – а то беда! – увидит, тотчас схватит за ноги, повертит раз десять
на воздухе колесом и бросит врозь. На дворе у барыни водились тоже гуси;
но гусь, известно, птица важная и рассудительная; Герасим чувствовал к
ним уважение, ходил за ними и кормил их; он сам смахивал на степенного
гусака. Ему отвели над кухней каморку; он устроил ее себе сам, по своему
вкусу, соорудил в ней кровать из дубовых досок на четырех чурбанах –
истинно богатырскую кровать; сто пудов можно было положить на нее – не
погнулась бы; под кроватью находился дюжий сундук; в уголку стоял
столик такого же крепкого свойства, а возле столика – стул на трех ножках,
да такой прочный и приземистый, что сам Герасим бывало поднимет его,
уронит и ухмыльнется. Каморка запиралась на замок, напоминавший своим