Page 3 - Майская ночь, или Утопленница

– Какой же ты нетерпеливый, – говорила она ему вполголоса. – Уже и рассердился! Зачем
выбрал ты такое время: толпа народу шатается то и дело по улицам… Я вся дрожу…

– О, не дрожи, моя красная калиночка! Прижмись ко мне покрепче! – говорил парубок,
обнимая её, отбросив бандуру, висевшую на длинном ремне у него на шее, и садясь вместе с
нею у дверей хаты. – Ты знаешь, что мне и часу не видать тебя горько.

– Знаешь ли, что я думаю? – прервала девушка, задумчиво уставив в него свои очи. – Мне
всё что-то будто на ухо шепчет, что вперёд нам не видаться так часто. Недобрые у вас люди:
девушки всё глядят так завистливо, а парубки… Я примечаю даже, что мать моя с недавней
поры стала суровее приглядывать за мною. Признаюсь, мне веселее у чужих было.

Какое-то движение тоски выразилось на лице её при последних словах.

– Два месяца только в стороне родной и уже соскучилась! Может, и я надоел тебе?

– О, ты мне не надоел, – молвила она, усмехнувшись. – Я тебя люблю, чернобровый козак! За
то люблю, что у тебя карие очи, и как поглядишь ты ими – у меня как будто на душе
усмехается: и весело и хорошо ей; что приветливо моргаешь ты чёрным усом своим; что ты
идёшь по улице, поёшь и играешь на бандуре, и любо слушать тебя.

– О моя Галя! – вскрикнул парубок, целуя и прижимая её сильнее к груди своей.

– Постой! полно, Левко! Скажи наперёд, говорил ли ты с отцом своим?

– Что? – сказал он, будто проснувшись. – Что я хочу жениться, а ты выйти за меня замуж –
говорил.

Но как-то унывно зазвучало в устах его это слово «говорил».

– Что же?

– Что станешь делать с ним? Притворился старый хрен, по своему обыкновению, глухим:
ничего не слышит и ещё бранит, что шатаюсь бог знает где, повесничаю и шалю с хлопцами
по улицам. Но не тужи, моя Галю! Вот тебе слово козацкое, что уломаю его.

– Да тебе только стоит, Левко, слово сказать – и всё будет по-твоему. Я знаю это по себе:
иной раз не послушала бы тебя, а скажешь слово – и невольно делаю, что тебе хочется.
Посмотри, посмотри! – продолжала она, положив голову на плечо ему и подняв глаза вверх,
где необъятно синело тёплое украинское небо, завешенное снизу кудрявыми ветвями
стоявших перед ними вишен. – Посмотри, вон-вон далеко мелькнули звёздочки: одна, другая,
третья, четвёртая, пятая… Не правда ли, ведь это ангелы Божии поотворяли окошечки своих
светлых домиков на небе и глядят на нас? Да, Левко? Ведь это они глядят на нашу землю?
Что, если бы у людей были крылья, как у птиц, – туда бы полететь, высоко, высоко… Ух,
страшно! Ни один дуб у нас не достанет до неба. А говорят, однако же, есть где-то, в какой-то
далёкой земле, такое дерево, которое шумит вершиною в самом небе, и Бог сходит по нём на
землю ночью перед светлым праздником.

– Нет, Галю; у Бога есть длинная лестница от неба до самой земли. Её становят перед
Светлым воскресением святые архангелы; и как только Бог ступит на первую ступень, все
нечистые духи полетят стремглав и кучами попадают в пекло, и оттого на Христов праздник
ни одного злого духа не бывает на земле.

– Как тихо колышется вода, будто дитя в люльке! – продолжала Ганна, указывая на пруд,
угрюмо обставленный тёмным кленовым лесом и оплакиваемый вербами, потопившими в
нём жалобные свои ветви.

Page 3/20