Page 5 - Привидение в инженерном замке

Глава четвертая

Генерал Ламновский умер позднею осенью, в ноябре месяце, когда Петербург имеет самый
человеконенавистный вид: холод, пронизывающая сырость и грязь; особенно мутное
туманное освещение тяжело действует на нервы, а через них на мозг и фантазию. Все это
производит болезненное душевное беспокойство и волнение. Молешотт для своих научных
выводов о влиянии света на жизнь мог бы получить у нас в это время самые любопытные
данные.

Дни, когда умер Ламновский, были особенно гадки. Покойника не вносили в церковь замка,
потому что он был лютеранин: тело стояло в большой траурной зале генеральской квартиры,
и здесь было учреждено кадетское дежурство, а в церкви служились, по православному
установлению панихиды. Одну панихиду служили днем, а другую вечером. Все чины замка,
равно как кадеты и служители, должны были появляться на каждой панихиде, и это
соблюдалось в точности. Следовательно, когда в православной церкви шли панихиды, – все
население замка собиралось в эту церковь, а остальные обширные помещения и
длиннейшие переходы совершенно пустели. В самой квартире усопшего не оставалось
никого, кроме дежурной смены, состоявшей из четырех кадет, которые с ружьями и с касками
на локте стояли вокруг гроба.

Тут и пошла заматываться какая-то беспокойная жуть: все начали чувствовать что-то
беспокойное и стали чего-то побаиваться; а потом вдруг где-то проговорили, что опять кто-то
«встает» и опять кто-то «ходит». Стало так неприятно, что все начали останавливать других,
говоря: «Полно, довольно, оставьте это; ну вас к черту с такими рассказами! Вы только себе и
людям нервы портите!» А потом и сами говорили то же самое, от чего унимали других, и к
ночи уже становилось всем страшно. Особенно это обострилось, когда кадет пощунял
«батя», то есть какой тогда был здесь священник.

Он постыдил их за радость по случаю кончины генерала и как-то коротко, но хорошо умел их
тронуть и насторожить их чувства.

– «

Ходит », – сказал он им, повторяя их же слова;. – И разумеется, что ходит некто такой, кого
вы не видите и видеть не можете, а в нем и есть сила, с которою не сладишь. Это

серый человек , – он не в полночь встает, а в сумерки, когда серо делается, и каждому хочет
сказать о том, что в мыслях есть нехорошего. Этот серый человек –

совесть ; советую вам не тревожить его дрянной радостью о чужой смерти. Всякого человека
кто-нибудь любит, кто-нибудь жалеет, – смотрите, чтобы серый человек им не скинулся да не
дал бы вам тяжелого урока!

Кадеты это как-то взяли глубоко к сердцу и, чуть только начало в тот день смеркаться, они так
и оглядываются: нет ли серого человека и в каком он виде? Известно, что в сумерках в душах
обнаруживается какая-то особенная чувствительность – возникает новый мир, затмевающий
тот, который был при свете: хорошо знакомые предметы обычных форм становятся чем-то
прихотливым, непонятным и, наконец, даже страшным. Этой порою всякое чувство почему-то
как будто ищет для себя какого-то неопределенного, но усиленного выражения: настроение
чувств и мыслей постоянно колеблется, и в этой стремительной и густой дисгармонии всего
внутреннего мира человека начинает свою работу фантазия: мир обращается в сон, а сон – в
мир… Это заманчиво и страшно, и чем более страшно, тем более заманчиво и
завлекательно…

Page 5/10