Page 39 - Аленушкины сказки

Если бы уж было так сладко на чужой стороне, так зачем солдат вернулся опять к себе в
Шалайку? Акинтич жил у отца Пимки, потому что своя семья как-то разошлась: старики
примерли, сестры повыходили замуж, а с женатыми братьями солдат не ладил. Пимка ужасно
любил солдата Акинтича, который так хорошо рассказывал и знал решительно все,
рассказывал даже лучше баушки[3] Акулины, которая знала только сказки да «про старину».
Когда брат Ефим ушел в солдаты, Акинтич занял его место. Семья была хоть и большая, но
настоящих работников оставалось всего двое: отец – Егор да второй брат – Андрей. Был еще
дедушка Тит, только он уже не мог идти за работника, потому что жил больше в лесу и домой
редко выходил. Бабы в счет не шли. Мать, Авдотья, управлялась по дому, а старшая сестра,
Домна, была «не совсем» умом. С этой Домной вышел такой случай. Летом бабы пошли за
малиной на старый Матюгин курень, и Домна с ними. Она была еще подростком и как-то
отбилась от партии. Искали-искали ее бабы и не могли найти. Потом целых три дня искали по
лесу всей деревней и тоже не нашли. Так и решили, что Домну задрал медведь. Разыскал ее
уж на пятый день дедушка Тит. Забилась Домна на сосну, уцепилась и голосу не подает. Едва
старик отцепил ее от дерева и привел домой еле живую. С тех пор Домна и стала «не
совсем» умом. Все молчит, что ей ни говорят. Работать работала, когда мать заставляла, а
так – все равно что дитя малое. Деревенские ребятишки любили ее дразнить. Обступят
гурьбой и кричат:

– Домна, покажи, как лешак хохочет?..

Стоило ей сказать это, как Домна принималась дико хохотать, выкатывала глаза и делалась
такой страшной. Все говорили, что она видела лешака и что он напугал ее своим хохотом.
Кроме Домны были еще ребятишки, но те – совсем малыши и ни в какой счет не шли.

Вся Шалайка промышляла лесной работой, и семья Пимки – тоже. Еще дед Тит работал в
курене, и отец Егор принял его на работу. Другие рубили дрова, вывозили лес на Чусовую,
где вязались плоты и сплавляли бревна на нижние пристани. Работа была нелегкая, но все
привыкли к ней и ничего лучшего не желали. Да и чего же можно желать, когда человек сыт,
одет и в тепле?

Пимка тоже знал, что будет работать в курене, и часто говорил отцу:

– Тятя, а когда ты возьмешь меня в курень?

– Погоди, твое время еще впереди, Пимка… Успеешь и в курене наработаться, дай срок.

И Пимка ждал. Ему казалось, что как только он уедет в курень, так сейчас же и сделается
большим. До куреня считали верст тридцать, и проехать туда можно было только зимними
дорогами. Дедушка Тит оставался там иногда и на лето. Пимку беспокоило немного только
одно – в лесу «блазнит», как поблазнило Домне. Того и гляди, что лешак глаза отведет и в
лесу запутает. Впрочем, лешак и около самой Шалайки пошаливал, особенно за Чусовой.
Баушка Акулина не раз слыхала, как он ухает по ночам, а одну бабу на покосе лешак совсем
было задушил. Еще страшнее была лешачиха, которая жила прямо в воде, на Чусовой. Ее и
большие мужики боялись; когда по ночам лешачиха шлепалась в воде, по всей реке гул шел.
Лешачиха любила подкарауливать в жаркие летние дни маленьких ребятишек, когда они
выходили купаться на Чусовой, и утаскивала их к себе в омут. Все знали, что она жила в
омуте, всего с версту от Шалайки, где стояла высокая скала, а под ней в реке и дна не было.
Дед Тит своими глазами видел лешачиху, только не любил об этом рассказывать: вся черная,
обросла мокрой шерстью, а глаза как у волка. Только один солдат Акинтич не боялся ни
лешака, ни лешачихи и даже ездил по ночам ловить рыбу в омуте.

– Пустые слова это старухи болтают, Пимка, – коротко объяснял он. – А ты, главное, ничего
не бойся… ни-ни! И никогда тебе страшно не будет… Понимаешь ты это самое дело?

– А ежели лешачиха за ногу сцапает? – спрашивал Пимка.

Page 39/103