Page 4 - Человек на часах

Николай Семёнович Лесков: «Человек на часах» 4
знали только то, что их солдат, Постников, оставив будку, кинулся спасать человека, и как это
есть большое нарушение воинских обязанностей, то рядовой Постников теперь непременно
пойдет под суд и под палки, а всем начальствующим лицам, начиная от ротного до командира
полка, достанутся страшные неприятности, против которых ничего нельзя ни возражать, ни
оправдываться.
Мокрый и дрожавший солдат Постников, разумеется, сейчас же был сменен с поста и,
будучи приведен в кордегардию, чистосердечно рассказал Н. И. Миллеру все, что нам известно,
и со всеми подробностями, доходившими до того, как инвалидный офицер посадил к себе
спасенного утопленника и велел своему кучеру скакать в Адмиралтейскую часть.
Опасность становилась все больше и неизбежнее. Разумеется, инвалидный офицер все
расскажет приставу, а пристав тотчас же доведет об этом до сведения обер-полицеймейстера
Кокошкина, а тот доложит утром государю, и пойдет «горячка».
Долго рассуждать было некогда, надо было призывать к делу старших.
Николай Иванович Миллер тотчас же послал тревожную записку своему батальонному
командиру подполковнику Свиньину, в которой просил его как можно скорее приехать в
дворцовую караульню и всеми мерами пособить совершившейся страшной беде.
Это было уже около трех часов, а Кокошкин являлся с докладом к государю довольно
рано утром, так что на все думы и на все действия оставалось очень мало времени.

Глава седьмая

Подполковник Свиньин не имел той жалостливости и того мягкосердечия, которые всегда
отличали Николая Ивановича Миллера: Свиньин был человек не бессердечный, но прежде
всего и больше всего «службист» (тип, о котором нынче опять вспоминают с сожалением).
Свиньин отличался строгостью и даже любил щеголять требовательностью дисциплины. Он не
имел вкуса ко злу и никому не искал причинить напрасное страдание; но если человек нарушал
какую бы то ни было обязанность службы, то Свиньин был неумолим. Он считал неуместным
входить в обсуждение побуждений, какие руководили в данном случае движением виновного, а
держался того правила, что на службе всякая вина виновата. А потому в караульной роте все
знали, что придется претерпеть рядовому Постникову за оставление своего поста, то он и
оттерпит, и Свиньин об этом скорбеть не станет.
Таким этот штаб-офицер был известен начальству и товарищам, между которыми были
люди, не симпатизировавшие Свиньину, потому что тогда еще не совсем вывелся «гуманизм» и
другие ему подобные заблуждения. Свиньин был равнодушен к тому, порицают или хвалят его
«гуманисты». Просить и умолять Свиньина или даже пытаться его разжалобить – было дело
совершенно бесполезное. От всего этого он был закален крепким закалом карьерных людей
того времени, но и у него, как у Ахиллеса, было слабое место.
Свиньин тоже имел хорошо начатую служебную карьеру, которую он, конечно,
тщательно оберегал и дорожил тем, чтобы на нее, как на парадный мундир, ни одна пылинка не
села; а между тем несчастная выходка человека из вверенного ему батальона непременно
должна была бросить дурную тень на дисциплину всей его части. Виноват или не виноват
батальонный командир в том, что один из его солдат сделал под влиянием увлечения
благороднейшим состраданием, – этого не станут разбирать те, от кого зависит хорошо начатая
и тщательно поддерживаемая служебная карьера Свиньина, а многие даже охотно подкатят ему
бревно под ноги, чтобы дать путь своему ближнему или подвинуть молодца, протежируемого
людьми в случае. Государь, конечно, рассердится и непременно скажет полковому командиру,
что у него «слабые офицеры», что у них «люди распущены». А кто это наделал? – Свиньин. Вот
так это и пойдет повторяться, что «Свиньин слаб», и так, может, покор слабостью и останется
несмываемым пятном на его, Свиньина, репутации. Не быть ему тогда ничем
достопримечательным в ряду современников и не оставить своего портрета в галерее
исторических лиц государства Российского.
Изучением истории тогда хотя мало занимались, но, однако, в нее верили, и особенно
охотно сами стремились участвовать в ее сочинении.