Page 23 - Дети подземелья

удивлению, очень искусно умел заплетать их, что и исполнял каждое утро.

Я был большой сорванец. «У этого малого, – говорили обо мне
старшие, – руки и ноги налиты ртутью», чему я и сам верил, хотя не
представлял себе ясно, кто и каким образом произвел надо мной эту
операцию. В первые же дни я внес свое оживление и в общество моих
новых знакомых. Едва ли эхо старой часовни повторяло когда-нибудь такие
громкие крики, как в то время, когда я старался расшевелить и завлечь в
свои игры Валека и Марусю. Однако это удавалось плохо. Валек серьезно
смотрел на меня и на девочку, и раз, когда я заставил ее бегать со мной
взапуски, он сказал:
– Нет, она сейчас заплачет.
Действительно, когда я растормошил ее и заставил бежать, Маруся,
заслышав мои шаги за собой, вдруг повернулась ко мне, подняв ручонки
над головой, точно для защиты, посмотрела на меня беспомощным
взглядом захлопнутой пташки и громко заплакала.
Я совсем растерялся.
– Вот видишь, – сказал Валек, – она не любит играть.

Он усадил ее на траву, нарвал цветов и кинул ей; она перестала
плакать и тихо перебирала растения, что-то говорила, обращаясь к
золотистым лютикам, и подносила к губам синие колокольчики. Я тоже
присмирел и лег рядом с Валеком около девочки.
– Отчего она такая? – спросил я наконец, указывая глазами на Марусю.
– Невеселая? – переспросил Валек и затем сказал тоном совершенно
убежденного человека. – А это, видишь ли, от серого камня.
– Да-а, – повторила девочка, точно слабое эхо, – это от серого камня.
– От какого серого камня? – переспросил я, не понимая.
– Серый камень высосал из нее жизнь, – пояснил опять Валек, по-
прежнему смотря на небо. – Так говорит Тыбурций… Тыбурций хорошо
знает.
– Да-а, – опять повторила тихим эхом девочка. – Тыбурций все знает.

Я ничего не понимал в этих загадочных словах, которые Валек
повторял за Тыбурцием, однако убеждение Валека, что Тыбурций все знает,
произвело и на меня свое действие. Я приподнялся на локте и взглянул на
Марусю. Она сидела в том же положении, в каком усадил ее Валек, и все
так же перебирала цветы; движения ее тонких рук были медленны; глаза
выделялись глубокою синевой на бледном лице; длинные ресницы были
опущены. При взгляде на эту крохотную, грустную фигурку мне стало
ясно, что в словах Тыбурция – хотя я и не понимал их значения –
заключается горькая правда. Несомненно, кто-то высасывает жизнь из этой