Page 40 - Дети подземелья

лицо ее горело странным румянцем, белокурые волосы раскидались по

подушке; она никого не узнавала. Рядом с ней лежала злополучная кукла, с
розовыми щеками и глупыми блестящими глазами.
Я сообщил Валеку свои опасения, и мы решили, что куклу необходимо
унести обратно, тем более что Маруся этого и не заметит. Но мы ошиблись!
Как только я вынул куклу из рук лежащей в забытьи девочки, она открыла
глаза, посмотрела перед собой смутным взглядом, как будто не видя меня,
не сознавая, что с ней происходит, и вдруг заплакала тихо-тихо, но вместе с
тем так жалобно, и в исхудалом лице, под покровом бреда, мелькнуло
выражение такого глубокого горя, что я тотчас же с испугом положил куклу
на прежнее место. Девочка улыбнулась, прижала куклу к себе и
успокоилась. Я понял, что хотел лишить моего маленького друга первой и
последней радости ее недолгой жизни.
Валек робко посмотрел на меня.
– Как же теперь будет? – спросил он грустно.
Тыбурций, сидя на лавочке с печально понуренною головой, также
смотрел на меня вопросительным взглядом. Поэтому я постарался придать

себе вид по возможности беспечный и сказал:
– Ничего! Нянька, наверное, уж забыла.
Но старуха не забыла. Когда я на этот раз возвратился домой, у
калитки мне опять попался Януш; Соню я застал с заплаканными глазами, а
нянька кинула на меня сердитый, подавляющий взгляд и что-то ворчала
беззубым, шамкающим ртом.
Отец спросил у меня, куда я ходил, и, выслушав внимательно обычный
ответ, ограничился тем, что повторил мне приказ ни под каким видом не
отлучаться из дому без его позволения. Приказ был категоричен и очень
решителен; ослушаться его я не посмел, но не решался также и обратиться
к отцу за позволением.
Прошло четыре томительных дня. Я грустно ходил по саду и с тоской
смотрел по направлению к горе, ожидая, кроме того, грозы, которая

собиралась над моей головой. Что будет, я не знал, но на сердце у меня
было тяжело. Меня в жизни никто еще не наказывал; отец не только не
трогал меня пальцем, но я от него не слышал никогда ни одного резкого
слова. Теперь меня томило тяжелое предчувствие. Наконец меня позвали к
отцу, в его кабинет. Я вошел и робко остановился у притолоки. В окно
заглядывало грустное осеннее солнце. Отец некоторое время сидел в своем
кресле перед портретом матери и не поворачивался ко мне. Я слышал
тревожный стук собственного сердца.
Наконец он повернулся. Я поднял на него глаза и тотчас же опустил их