Page 371 - Рассказы. Повести. Пьесы
P. 371

моим сыном? Отчего он так скучен и суров? Он целые дни проводит на озере, и я его почти
               совсем не вижу.
                     Маша.    У него нехорошо на душе. (Нине, робко.)     Прошу вас, прочтите из его пьесы!
                     Нина   (пожав плечами).     Вы хотите? Это так неинтересно!
                     Маша    (сдерживая восторг).     Когда он сам читает что-нибудь, то глаза у него горят и
               лицо становится бледным. У него прекрасный, печальный голос, а манеры как у поэта.

                     Слышно, как храпит Сорин.

                     Дорн.   Спокойной ночи!
                     Аркадина.    Петруша!
                     Сорин.   А?
                     Аркадина.    Ты спишь?
                     Сорин.   Нисколько.

                     Пауза.

                     Аркадина.    Ты не лечишься, а это нехорошо, брат.
                     Сорин.   Я рад бы лечиться, да вот доктор не хочет.
                     Дорн.   Лечиться в шестьдесят лет!
                     Сорин.   И в шестьдесят лет жить хочется.
                     Дорн    (досадливо).  Э! Ну, принимайте валериановые капли.
                     Аркадина.    Мне кажется, ему хорошо бы поехать куда-нибудь на воды.
                     Дорн.   Что ж? Можно поехать. Можно и не поехать.
                     Аркадина.    Вот и пойми.
                     Дорн.   И понимать нечего. Все ясно.

                     Пауза.

                     Медведенко.     Петру Николаевичу следовало бы бросить курить.
                     Сорин.   Пустяки.
                     Дорн.   Нет, не пустяки. Вино и табак обезличивают. После сигары или рюмки водки
               вы уже не Петр Николаевич, а Петр Николаевич плюс еще кто-то; у вас расплывается ваше я,
               и вы уже относитесь к самому себе, как к третьему лицу — он.
                     Сорин    (смеется).    Вам  хорошо  рассуждать.  Вы  пожили  на  своем  веку,  а  я?  Я
               прослужил по судебному ведомству двадцать восемь лет, но еще не жил, ничего не испытал,
               в  конце  концов,  и,  понятная  вещь,  жить  мне  очень  хочется.  Вы  сыты  и  равнодушны,  и
               потому имеете наклонность к философии, я же хочу жить и потому пью за обедом херес и
               курю сигары, и все. Вот и все.
                     Дорн.   Надо относиться к жизни серьезно, а лечиться в шестьдесят лет, жалеть, что в
               молодости мало наслаждался, это, извините, легкомыслие.
                     Маша    (встает).    Завтракать  пора,  должно  быть.  (Идет  ленивою,  вялою  походкой.)
               Ногу отсидела… (Уходит.)
                     Дорн.   Пойдет и перед завтраком две рюмочки пропустит.
                     Сорин.   Личного счастья нет у бедняжки.
                     Дорн.   Пустое, ваше превосходительство.
                     Сорин.   Вы рассуждаете, как сытый человек.
                     Аркадина.    Ах, что может быть скучнее этой вот милой деревенской скуки! Жарко,
               тихо,  никто  ничего  не  делает,  все  философствуют…  Хорошо  с  вами,  друзья,  приятно  вас
               слушать, но… сидеть у себя в номере и учить роль — куда лучше!
                     Нина   (восторженно).     Хорошо! Я понимаю вас.
                     Сорин.   Конечно, в городе лучше. Сидишь в своем кабинете, лакей никого не впускает
   366   367   368   369   370   371   372   373   374   375   376