Page 2 - Человек-амфибия

ценили его. Никто лучше Бальтазара не знал Ла-Платского залива, его брегов и тех мест, где
водятся жемчужные раковины. Ловцы уважали его. Он умел угодить всем — и ловцам и
хозяевам.
Молодых ловцов он учил всем секретам промысла: как задерживать дыхание, как
отражать нападение акул, а под хорошую руку — и тому, как припрятать от хозяина редкую
жемчужину.
Промышленники же, владельцы шхун, знали и ценили его за то, что он умел по одному
взгляду безошибочно оценивать жемчужины и быстро отбирать в пользу хозяина
наилучшие.
Поэтому промышленники охотно брали его с собой как помощника и советчика.
Бальтазар сидел на бочонке и медленно курил толстую сигару. Свет от фонаря,
прикрепленного к мачте, падал на его лицо. Оно было продолговатое, не скуластое, с
правильным носом и большими красивыми глазами — лицо арауканца. Веки Бальтазара
тяжело опускались и медленно поднимались. Он дремал. Но если спали его глаза, то уши его
не спали. Они бодрствовали и предупреждали об опасности даже во время глубокого сна. Но
теперь Бальтазар слышал только вздохи и бормотание спящих. С берега тянуло запахом
гниющих моллюсков-жемчужниц, — их оставляли гнить, чтобы легче выбирать жемчужины:
раковину живого моллюска нелегко вскрыть. Этот запах непривычному человеку показался
бы отвратительным, но Бальтазар не без удовольствия вдыхал его. Ему, бродяге, искателю
жемчуга, этот запах напоминал о радостях привольной жизни и волнующих опасностях
моря.
После выборки жемчуга самые крупные раковины переносили на «Медузу».
Зурита был расчетлив: раковины он продавал на фабрику, где из них делали пуговицы
и запонки.
Бальтазар спал. Скоро выпала из ослабевших пальцев и сигара. Голова склонилась на
грудь.
Но вот до его сознания дошел какой-то звук, доносившийся далеко с океана. Звук
повторился ближе. Бальтазар открыл глаза. Казалось, кто-то трубил в рог, а потом как будто
бодрый молодой человеческий голос крикнул: «А!» — и затем октавой выше: «А-а!..»

Музыкальный звук трубы не походил на резкое звучание пароходной сирены, а
веселый возглас совсем не напоминал крика о помощи утопающего. Это было что-то новое,
неизвестное. Бальтазар поднялся; ему казалось, будто сразу посвежело. Он подошел к борту
и зорко оглядел гладь океана. Безлюдье. Тишина. Бальтазар толкнул ногой лежавшего на
палубе индейца и, когда тот поднялся, тихо сказал:
— Кричит. Это, наверно, он .
— Я не слышу, — так же тихо ответил индеец-гурон, стоя на коленях и прислушиваясь.
И вдруг тишину вновь нарушил звук трубы и крик:
— А-а!..
Гурон, услышав этот звук, пригнулся, как под ударом бича.
— Да, это, наверно, он, — сказал гурон, лязгая от страха зубами. Проснулись и другие
ловцы. Они сползли к освещенному фонарем месту, как бы ища защиты от темноты в слабых
лучах желтоватого света. Все сидели, прижавшись друг к другу, напряженно прислушиваясь.
Звук трубы и голос послышались еще раз вдалеке, и потом все замолкло.
— Это он …
— Морской дьявол, — шептали рыбаки.
— Мы не можем больше оставаться здесь!
— Это страшнее акулы!
— Позвать сюда хозяина!