Page 84 - Дни и ночи

но сразу кончилась. Ванин стал крутить регулятор, но приемник молчал. Потом они
услышали обрывки не то болгарской, не то югославской передачи, слышались знакомые,
похожие на русские и в то же время непонятные слова.
- Ничего не получается,- сказал Ванин.
- На Москву поставь,- сказал Сабуров.
Ванин, покрутив регулятор, довел до черточки с надписью "Москва". Оба
прислушались. В приемнике стоял какой-то долгий, незатихающий треск; они не сразу
поняли, что это аплодисменты. Потом из этого треска и гула возник совсем близкий голос
человека, который, видимо, волновался.
- Заседание Московского Совета депутатов совместно с партийными и советскими
организациями объявляю открытым. Слово для доклада имеет товарищ Сталин.
Снова начались аплодисменты.
- Разве сегодня шестое? - удивился Сабуров.
- Как видишь.
- Мне с утра казалось, что пятое.
- Откуда же пятое? - сказал Ванин.- Именно шестое. В прошлом году тоже не
пропустили.
- Я в прошлом году не слышал. В окопах лежал.
- А я слышал,- сказал Ванин.- Тогда же у нас здесь была мирная жизнь. Мы за
москвичей тревожились. Стояли здесь у репродукторов и слушали.
- Да, тогда вы за москвичей, теперь они за нас,- задумчиво сказал Сабуров и вспомнил
ту первую речь Сталина в начале войны, в июле.
"К вам обращаюсь я, друзья мои!" - сказал тогда Сталин голосом, от которого Сабуров
вздрогнул.
Кроме обычной твердости была тогда в этом голосе какая-то интонация, по которой
Сабуров почувствовал, что сердце говорящего обливается кровью. Это была речь, которую
он потом на войне несколько раз вспоминал в минуты самой смертельной опасности,
вспоминал даже не по словам, не по фразам, а по голосу, каким она была сказана, по тому,
как в длинных паузах между фразами булькала наливаемая в стакан вода. И ему казалось с
тех пор, что именно тогда, слушая эту речь, он дал клятву сделать на этой войне все, что в
его силах. Он думал, что Сталину тяжело и в то же время что он решил победить. И это
соответствовало тому, что чувствовал тогда сам Сабуров; и ему тогда тоже было тяжело и он
тоже решил победить любой ценой.
Аплодисменты продолжались. Сабуров придвинулся вплотную к самому радио, тесня
плечом Ванина. Сейчас ему было интересно не только то, что скажет Сталин, но и как
скажет. Аплодисменты были так громки, что на секунду Сабурову показалось, что все это
происходит тут, в блиндаже. Потом в репродукторе послышалось откашливание и
неторопливый голос Сталина сказал:
- Товарищи...
Сталин говорил о ходе войны, о причинах наших неудач, о числе немецких дивизий,
брошенных на нас, но Сабуров все еще не вдумывался в смысл слов, а слушал интонации
голоса. Ему хотелось знать, что сейчас на душе у Сталина, какое у него настроение, какой он
сейчас вообще, как выглядит. Он искал в голосе интонации, знакомые ему по той речи,
которую он слушал в июле сорок первого. Но интонации были другие. Сталин говорил
отчетливее, чем тогда, и более низким спокойным голосом.
Перед концом речи, когда Сабуров уже душевно успокоился, когда он почувствовал,
что и то, как Сталин говорит, и голос, которым он говорит,все это, даже не совсем понятно
почему, но вселяет в него, Сабурова, спокойствие, он особенно отчетливо услышал одну из
последних фраз:
"Наша вторая задача в том именно и состоит, чтобы уничтожить гитлеровскую армию и
ее руководителей",- медленно, не выделяя слов, сказал Сталин и сделал паузу, прерванную
аплодисментами.