Page 67 - Мой генерал

– Война началась. Он пошел на фронт. Стал солдатом. Или командирские курсы
закончил – стал лейтенантом. Войну майором закончил.
– Дальше что?
– Подожди. Заглянем в мирное время. Еще до войны. Кем он был? Может быть,
бухгалтером. Бухгалтерия для артиллерии, например, великое дело. Возле пушек считать
надо, чтобы в цель попасть. Вот он из бухгалтеров стал хорошим артиллеристом. Майором.
– Ну и что?
– А вот что. До войны – бухгалтер. Неплохо. А после войны? Опять бухгалтер? Ему
это, наверное, не понравилось. Он решил – раз майор, значит, простым бухгалтером работать
стыдно, хотя ничего стыдного нет: не звание красит человека, а человек свое звание. Я же
говорил – бухгалтерия артиллерии помогает. Значит, и артиллерия бухгалтерии может
помочь. Но он не захотел жить, как прежде. А чтобы по-новому жить, учиться надо. А
учиться неохота. Вот и стал он просто майор. Бывший майор. Майор, который ни на что не
годен.
– Но это же он виноват, – удивляюсь я. – Почему тебе досадно?
– Досадно мне потому, – говорит дедушка, – что наша армия майора потеряла. А
государство – бухгалтера.
Я думаю. Что же делать с этим майором? Но ничего придумать не могу. Что
придумаешь? Дед вздыхает снова. Прижимает меня покрепче. Я жмурюсь от удовольствия.
Говорю ему:
– Брось ты! Не досадуй! Подумаешь, какой-то пьяница!
Дед меня отодвигает. Смотрит пристально мне в глаза.
– Антошка! – восклицает он громко. – Не говори таких страшных слов! Надо о любом
человеке думать, понимаешь! О любом! Потому что он – человек!
Дед разглядывает меня пронзительно. Удивляется, как я мог такое сказать. А чего
особенного я сказал? Подумаешь, пьяница! Да с пьяницами бороться надо! У нас возле
милиции про пьяниц выставка даже есть. «За ушко да на солнышко» называется.
Дед хмурится.
– Не смей, я тебе просто приказываю: никогда не смей! Не смей думать о людях
равнодушно! Люби, спорь, наконец, ненавидь! Но не будь равнодушным! У каждого
несчастья есть причина. И ее надо отыскивать. Надо размышлять. Надо помогать людям, чем
можешь. Но никогда не закрывай глаза. Не маши рукой, не считай, что есть зряшные люди.
А самое главное – не будь равнодушным. Запомни это! И помни всю жизнь!
Я помню.
Я помню голубое небо в иллюминаторе. Солнечные лучи, падающие на лицо дедушки.
Коридор между креслами, наклонившимися вниз, – самолет шел на посадку. И эти слова,
которые сказал дедушка.

Завещание

Перед посадкой я снова спросил:
– Когда расскажешь военную тайну?
– А ты не побоишься? – сказал дедушка. Он смотрел на меня строго, будто испытывал:
трус я или нет.
– Она страшная? – обрадовался я: вот здорово, узнаю страшную тайну.
Дедушка нахмурился.
– Тяжелая, – ответил, помолчав. – И горькая.
И вот мы сидим дома, за праздничным столом, мама и папа поглядывают на нас
радостно, довольные нашим возвращением. Только что ушла Анна Робертовна, растроганная
до слез. Дедушка вручил ей пакет с одеждой для будущего внука. Она перебирала рубашки,
чуть побольше ладошки, поглядывала на дедушку и швыркала носом.
– О, мон женераль! – повторяла она, а дедушка только крякал от смущения.