Page 87 - Приключения Кроша

числится. И добавил:
— Не мешает и с рабочими попрощаться.
Мы это понимали и без главного инженера. Все же его слова меня приятно удивили. Они
свидетельствовали об известной душевной тонкости. А ведь мы считали главного инженера
сухарем и занудой.
Мы со Шмаковым пошли в гараж, сдали инструмент, спецовку, очистили свои верстаки
и начали прощаться. Все вытирали руки обтирочными концами и пожимали наши руки. Те,
кто работал в смотровых ямах, тоже пожали нам руки.
Не все, может быть, горевали по поводу нашего ухода. Но мы целый месяц работали
вместе, делили все хорошее и плохое, и они не могли не проявить к нам рабочей солидарности.
Мы дошли со Шмаковым до ворот гаража и оглянулись. Никто не смотрел нам вслед.
Все опять работали, как будто ничего не случилось. Конечно, окончание практики — это
событие только для нас. Но все же мне сделалось как-то не по себе. Неужели мы для гаража
уже чужие? Пройдет несколько дней, и нас, наверно, забудут.
Во дворе нас встретил Игорь и сказал, что сейчас будет заключительная беседа. При
этом он как-то особенно посмотрел на меня, противно ухмыльнулся и добавил:
— Готовься, Крош.
По его тону было ясно, что мне надо готовиться к неприятности. Но к какой именно, он
не сказал. Такая у Игоря манера — недоговаривать. Этим он подчеркивал свою
исключительную осведомленность.
Эта манера всегда меня очень злит. Я не люблю неопределенности. Какая бы
неприятность мне ни угрожала, я предпочитаю узнать о ней сразу. Терпеть не могу, например,
когда мне говорят: «Сережа, мне надо с тобой поговорить». Такая привычка, между прочим,
есть у моего отца. Никогда сразу не приступает к делу, а с хмурым видом произносит:
«Сережа, мне надо с тобой поговорить». А говорит дня через два. И эти два дня я мучаюсь
неизвестностью. Я знаю, что ничего такого страшного он мне не скажет. Но не люблю этого
неопределенного периода между предупреждением о разговоре и самим разговором. Мне
неприятно, что отец прямо не высказывает своего недовольства, а ходит с этим недовольством
и ждет особенного момента.
Приблизительно такое же состояние было у меня и сейчас. Я не знал, какая неприятность
ожидает меня на заключительной беседе. А если бы знал, то был бы спокоен. И будь Игорь
настоящий товарищ, он избавил бы меня от этой противной неизвестности.
Мы собрались на пустыре — обычном, а сегодня уже последнем месте наших собраний.
Там стояла наша машина, блестящая, свежевыкрашенная, точно только выпущенная с
завода. Ее официально передавали школе.
К нашему возмущению, машину принимал школьный завхоз Иван Семенович.
Он ходил вокруг машины и радостно потирал руки, очевидно, представлял себе, сколько
угля он на ней перевезет.
Мы поняли, что за эту машину нам предстоит еще серьезная борьба.
Директор вынул самопишущую ручку, нахмурился и подписал передаточный акт. С этой
минуты машина принадлежала школе.
Завхоз Иван Семенович одним духом вскочил в кабину, Зуев сел за руль и погнал
машину в школьный гараж.
Наша классная руководительница Наталья Павловна сказала:
— Практика кончена! Прошла она хуже или лучше, чем нам хотелось, — дело не в этом.
Дело в том, что это был первый месяц вашей самостоятельной жизни. Жизни в труде. Этот
месяц вы никогда не забудете.
Это она, между прочим, подметила довольно точно.
Главный инженер объявил, что всем нам присваивается третий разряд, а Полекутину —
четвертый. Некоторые ребята обиделись, а по-моему, это правильно. Полекутин кандидатура
бесспорная. А если бы четвертый разряд присвоили мне или, скажем, Шмакову Петру, то это
была бы кандидатура спорная. И оснований для недовольства было бы гораздо больше. Так