Page 2 - Тарас Бульба

баба, она ничего не знает. Какая вам нежба? Ваша нежба – чистое поле да добрый конь: вот
ваша нежба! А видите вот эту саблю? вот ваша матерь! Это все дрянь, чем набивают головы
ваши; и академия, и все те книжки, буквари, и философия – все это ка зна що, я плевать на
все это! – Здесь Бульба пригнал в строку такое слово, которое даже не употребляется в
печати. – А вот, лучше, я вас на той же неделе отправлю на Запорожье. Вот где наука так
наука! Там вам школа; там только наберетесь разуму.
– И всего только одну неделю быть им дома? – говорила жалостно, со слезами на
глазах, худощавая старуха мать. – И погулять им, бедным, не удастся; не удастся и дому
родного узнать, и мне не удастся наглядеться на них!
– Полно, полно выть, старуха! Козак не на то, чтобы возиться с бабами. Ты бы спрятала
их обоих себе под юбку, да и сидела бы на них, как на куриных яйцах. Ступай, ступай, да
ставь нам скорее на стол все, что есть. Не нужно пампушек, медовиков, маковников и других
3
пундиков ; тащи нам всего барана, козу давай, меды сорокалетние! Да горелки побольше, не
4
с выдумками горелки, не с изюмом и всякими вытребеньками , а чистой, пенной горелки,
чтобы играла и шипела как бешеная.
Бульба повел сыновей своих в светлицу, откуда проворно выбежали две красивые
девки-прислужницы в червонных монистах, прибиравшие комнаты. Они, как видно,
испугались приезда паничей, не любивших спускать никому, или же просто хотели соблюсти
свой женский обычай: вскрикнуть и броситься опрометью, увидевши мужчину, и потому
долго закрываться от сильного стыда рукавом. Светлица была убрана во вкусе того времени,
о котором живые намеки остались только в песнях да в народных думах, уже не поющихся
более на Украйне бородатыми старцами-слепцами в сопровождении тихого треньканья
бандуры, в виду обступившего народа; во вкусе того бранного, трудного времени, когда
начались разыгрываться схватки и битвы на Украйне за унию. Все было чисто, вымазано
цветной глиною. На стенах – сабли, нагайки, сетки для птиц, невода и ружья, хитро
обделанный рог для пороху, золотая уздечка на коня и путы с серебряными бляхами. Окна в
светлице были маленькие, с круглыми тусклыми стеклами, какие встречаются ныне только в
старинных церквах, сквозь которые иначе нельзя было глядеть, как приподняв надвижное
стекло. Вокруг окон и дверей были красные отводы. На полках по углам стояли кувшины,
бутыли и фляжки зеленого и синего стекла, резные серебряные кубки, позолоченные чарки
всякой работы: венецейской, турецкой, черкесской, зашедшие в светлицу Бульбы всякими
путями, через третьи и четвертые руки, что было весьма обыкновенно в те удалые времена.
Берестовые скамьи вокруг всей комнаты; огромный стол под образами в парадном углу;
широкая печь с запечьями, уступами и выступами, покрытая цветными пестрыми
изразцами, – все это было очень знакомо нашим двум молодцам, приходившим каждый год
домой на каникулярное время; приходившим потому, что у них не было еще коней, и
потому, что не в обычае было позволять школярам ездить верхом. У них были только
длинные чубы, за которые мог выдрать их всякий козак, носивший оружие. Бульба только
при выпуске их послал им из табуна своего пару молодых жеребцов.
Бульба по случаю приезда сыновей велел созвать всех сотников и весь полковой чин,
кто только был налицо; и когда пришли двое из них и есаул Дмитро Товкач, старый его
товарищ, он им тот же час представил сыновей, говоря: «Вот смотрите, какие молодцы! На
Сечь их скоро пошлю». Гости поздравили и Бульбу, и обоих юношей и сказали им, что
доброе дело делают и что нет лучшей науки для молодого человека, как Запорожская Сечь.
– Ну ж, паны-браты, садись всякий, где кому лучше, за стол. Ну, сынки! прежде всего
выпьем горелки! – так говорил Бульба. – Боже, благослови! Будьте здоровы, сынки: и ты,
Остап, и ты, Андрий! Дай же боже, чтоб вы на войне всегда были удачливы! Чтобы

3 Пундики – сладости

4 Вытребеньки – причуды.