Page 6 - Тарас Бульба

9
сборами, перетянулись золотым очкуром ; к очкуру прицеплены были длинные ремешки, с
кистями и прочими побрякушками, для трубки. Казакин алого цвета, сукна яркого, как огонь,
опоясался узорчатым поясом; чеканные турецкие пистолеты были задвинуты за пояс; сабля
брякала по ногам. Их лица, еще мало загоревшие, казалось, похорошели и побелели;
молодые черные усы теперь как-то ярче оттеняли белизну их и здоровый, мощный цвет
юности; они были хороши под черными бараньими шапками с золотым верхом. Бедная мать
как увидела их, и слова не могла промолвить, и слезы остановились в глазах ее.
– Ну, сыны, все готово! нечего мешкать! – произнес наконец Бульба. – Теперь, по
обычаю христианскому, нужно перед дорогою всем присесть.
Все сели, не выключая даже и хлопцев, стоявших почтительно у дверей.
– Теперь благослови, мать, детей своих! – сказал Бульба. – Моли бога, чтобы они
воевали храбро, защищали бы всегда честь лыцарскую 10 , чтобы стояли всегда за веру
Христову, а не то – пусть лучше пропадут, чтобы и духу их не было на свете! Подойдите,
дети, к матери: молитва материнская и на воде и на земле спасает.
Мать, слабая, как мать, обняла их, вынула две небольшие иконы, надела им, рыдая, на
шею.
– Пусть хранит вас… божья матерь… Не забывайте, сынки, мать вашу… пришлите
хоть весточку о себе… – Далее она не могла говорить.
– Ну, пойдем, дети! – сказал Бульба.
У крыльца стояли оседланные кони. Бульба вскочил на своего Черта, который бешено
отшатнулся, почувствовав на себе двадцатипудовое бремя, потому что Тарас был
чрезвычайно тяжел и толст.
Когда увидела мать, что уже и сыны ее сели на коней, она кинулась к меньшому, у
которого в чертах лица выражалось более какой-то нежности: она схватила его за стремя, она
прилипнула к седлу его и с отчаяньем в глазах не выпускала его из рук своих. Два дюжих
козака взяли ее бережно и унесли в хату. Но когда выехали они за ворота, она со всею
легкостию дикой козы, несообразной ее летам, выбежала за ворота, с непостижимою силою
остановила лошадь и обняла одного из сыновей с какою-то помешанною, бесчувственною
горячностию; ее опять увели.
Молодые козаки ехали смутно и удерживали слезы, боясь отца, который, с своей
стороны, был тоже несколько смущен, хотя старался этого не показывать. День был серый;
зелень сверкала ярко; птицы щебетали как-то вразлад. Они, проехавши, оглянулись назад;
хутор их как будто ушел в землю; только видны были над землей две трубы скромного их
домика да вершины дерев, по сучьям которых они лазили, как белки; один только дальний
луг еще стлался перед ними, – тот луг, по которому они могли припомнить всю историю
своей жизни, от лет, когда катались по росистой траве его, до лет, когда поджидали в нем
чернобровую козачку, боязливо перелетавшую через него с помощию своих свежих,
быстрых ног. Вот уже один только шест над колодцем с привязанным вверху колесом от
телеги одиноко торчит в небе; уже равнина, которую они проехали, кажется издали горою и
все собою закрыла. – Прощайте и детство, и игры, и всё, и всё!

II

Все три всадника ехали молчаливо. Старый Тарас думал о давнем: перед ним
проходила его молодость, его лета, его протекшие лета, о которых всегда плачет козак,
желавший бы, чтобы вся жизнь его была молодость. Он думал о том, кого он встретит на
Сечи из своих прежних сотоварищей. Он вычислял, какие уже перемерли, какие живут еще.

9 Очкур – шнурок, которым затягивали шаровары.

10 Рыцарскую. (Прим. Н.В. Гоголя.)