Page 383 - Два капитана
P. 383
Мы провели только один вечер вместе за все время,
что Саня был в Москве. Он пришел очень усталый, и
Александра Дмитриевна сейчас же ушла, хотя ей хоте
лось рассказать нам о том, как трудно выступать перед
публикой и как непременно нужно волноваться, а то ни
чего не выйдет. Солнце садилось, и узенький Сивцев-
Вражек был так полон им, как будто оно махнуло рукой
на всю остальную землю и решило навсегда поместиться
в этом кривом переулке. Я поила Саню чаем — он любит
крепкий чай — и все смотрела, как он ест и пьет, и на
конец он заставил меня сесть и тоже пить чай вместе
с ним.
Потом он вдруг вспомнил, как мы ходили на каток, и
выдумал, что один раз на катке поцеловал меня в щеку
и что «это было что-то страшно твердое, пушистое и хо
лодное». А я вспомнила, как он судил Евгения Онегина
и все время мрачно смотрел на меня, а потом в заключи
тельном слове назвал Гришку Фабера «мастистый».
— А помнишь: «Григорьев — яркая индивидуаль
ность, а Диккенса не читал»?
— Еще бы! А с тех пор прочитал?
— Нет,— грустно сказал Саня,— все некогда было.
Вольтера прочитал — «Орлеанская девственница». У нас
в Заполярье, в библиотеке, почему-то много книг Воль
тера.
У него глаза казались очень черными в сумерках, и
мне вдруг показалось, что я вижу только эти глаза, а все
вокруг темнеет и уходит. Я хотела сказать, что это смеш
но, что в Заполярье так много Вольтера, но мы вдруг
много раз быстро поцеловались. В эту минуту позвонил
телефон, я вышла и целых полчаса разговаривала со своей
старой профессоршей, которая называла меня «деточкой»
и которой нужно было знать решительно все: и где я те
перь обедаю, и купила ли я тот хорошенький абажур у
«Мюра»... А когда я вернулась, Саня спал. Я окликнула
его, но мне сразу же стало жалко, и я присела подле него
на корточки и стала рассматривать близко-близко.
В этот вечер Саня передал мне дневник штурмана, и
rite бумаги, и фото. Дневник лежал в особой папке с за
мочком. Когда Саня ушел, я долго рассматривала эти
обломанные по краям страницы, покрытые кривыми, тес
ными строчками и вдруг — беспомощными, широкими,
точно рука, разбежавшись, еще писала, а мысль уже
381