Page 31 - И дольше века длится день

просто — годик. А как вышел из госпиталя — в мятой шинельке, с котомкой за спиной, с
костылем на всякий случай — да двинулся по городу, точно в лес дремучий попал. В голове
шум, в ногах дрожь, в глазах темно. И кому какое дело на вокзалах, в поездах — народу
тьма, кто силен, тот и лезет, а тебя в сторону. И все-таки добрался, дотащился. Почитай,
через месяц скитаний ночью остановился поезд на станции Аральск. «Пятьсот седьмой
веселый» прозывался тот «славный» поезд, никогда и никому не доведется, дай бог, ездить
на таких поездах…
А тогда и тому был рад. Слез впотьмах с вагона как с горы, остановился растерянно, а
вокруг ни зги, лишь кое-где станционные огоньки присвечивали. Ветрено было. И вот этот
ветер-то его и встретил. Свой, родной, аральский ветер! Морем ударило в лицо. В те дни оно
было рядом, плескалось под самой железной дорогой. А теперь и в бинокль не разглядишь…
Дыхание перехватило — со степи тянуло едва уловимой полынной прелью, духом
вновь пробуждающейся весны на зааральских просторах. Вот и снова родные края!
Едигей хорошо знал станцию, пристанционный поселок на берегу моря с его кривыми
улочками. Грязь налипала на сапоги. Он шел к знакомым, чтобы переночевать там и утром
двинуться в свой рыбацкий аул Жангельди, расстояние до которого было изрядное. И сам, не
заметил, как улочка вывела его на окраину, к самому берегу. И тут Едигей не утерпел,
подошел к морю. Остановился у хлюпающей полосы на песке. Скрытое тьмой, море
угадывалось по неясным бликам, по гребням волн, возникающим шумным росчерком и тут
же исчезающим. Луна была уже предрассветная — белела одиноким пятном за облаком в
вышине.
Вот и свиделись, выходит.
— Здравствуй, Арал, — прошептал Едигей.
А потом присел на камень, закурил, хотя доктора очень не советовали курить при его
контузии. Позже он бросил это дурное дело. А тогда разволновался — что там дым
табачный, тут неясно, как жить дальше. В море выходить — надо крепкие руки иметь,
крепкую поясницу и, самое главное, крепкую голову, чтобы не закачало в шаланде. Был
промысловым рыбаком до фронта, а теперь кто он? Инвалид не инвалид, а вообще никуда не
годится. И прежде всего голова для рыбацкого дела не годна, это было ясно.
Едигей собирался уже встать с места, когда на побережье появилась откуда-то белая
собака. Она бежала трусцой по краю воды. Иногда приостанавливалась, деловито обнюхивая
мокрый песок. Едигей приманил ее. Собака доверчиво подошла, остановилась рядом,
помахивая хвостом. Едигей потрепал ее по лохматой шее.
4
— Ты откуда, а? Откуда бежишь? А как звать тебя? Арстан? Жолбарс? Борибасар? А-
а, я понимаю, ты ищешь рыбу на берегу. Ну молодец, молодец! Только не всегда море
выбрасывает к ногам снулую рыбку. Ну что ж делать! Приходится бегать. Потому и тощий
такой. А я, дружок, домой возвращаюсь. Из-под Кенигсберга. Не дошел немного до этого
города, так шарахнуло напоследок снарядом, что едва жив остался. А теперь вот думаю-
гадаю, как быть. Что ты так смотришь? Ничего-то у меня нет для тебя. Ордена да медали…
Война, друг, голодуха кругом. А то бы жалко, что ли… Постой, тут вот леденцы есть, для
сынишки везу, он у меня бегает уже, должно быть…
Едигей не поленился, развязал полупустой вещмешок, в котором вез пригоршню
леденцов, завернутых в обрывок газеты, косынку для жены, купленную с рук на проезжей
станции, да пару кусков мыла, тоже купленных у спекулянтов. И были еще в вещмешке пара
солдатского белья, ремень, пилотка, запасная гимнастерка, брюки — вот и весь багаж.
Пес слизнул с ладони леденец, захрустел, повиливая хвостом и внимательно, преданно
глядя обнадеженно засветившимися глазами.
— Ну а теперь прощай.
Едигей встал и пошел вдоль берега. Решил уж не беспокоить людей на станции,

4 Арстан, жолбарс, борибасар — лев, тигр, волкодав.